幸福
Название: Точки над i
Автор: fandom Crows zero 2013
Бета: fandom Crows zero 2013
Размер: миди, ~7500 слов
Пейринг/Персонажи: Токио Тацукава, Шун Идзаки
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Токио навещает Шуна в больнице
Для голосования: #. fandom Crows zero 2013 - работа "Точки над i"
текст"Мумия", пристёгнутая полупрозрачной системой к стойке капельницы правой рукой и к потолочной подвеске - загипсованной левой, лежала на стандартной больничной кровати в отделении интенсивной терапии. Без каких-либо признаков сознания, как и положено мумии, навечно спелёнутой тугими бинтами в своём прохладном саркофаге. При этом она издавала такие протяжные и надсадные хрипы, какие не может издавать ни одно живое существо на этом свете. Складывалось ощущение, будто именно бинты и сдавили ей наглухо грудную клетку, ни оставив шанса для нормального вдоха. Интервалы между отдельными хрипами были нечеловечески огромны, и поэтому всякий раз казалось, что ну вот этот вздох-то уж точно последний.
В целом, пациент был скорее мёртв. Между повязками на лице виднелись лишь кончик носа и разбитые, бесформенные губы в запёкшихся кровававых корочках, а также длинные, почти девичьи ресницы на опущенном веке левого глаза. Правый же был надёжно скрыт под повязкой в несколько марлевых слоёв. Волосы неухоженными клочьями торчали во все стороны, выделяясь на белой подушке грязными пятнами цвета прелой листвы. Некоторые участки на голове были аккуратно выбриты, и там виднелись свежие, совсем ещё недавно наложенные швы, что добавляло ещё больше колорита в и без того живописный образ. А довершали картину ярко-синие тени на бледно-голубой стене, повторявшие силуэт кровати, тела, капельницы, вздыбленных волос, распятых рук...
Под простынёй со свежим запахом кондиционера невозможно было определить, насколько плотно бинты обматывали всё остальное тело пациента, в венах которого сейчас почти осязаемо шла борьба за право просто жить. А в идеале - жить при полном сознании и с твёрдой памятью.
Вдруг нестерпимо захотелось проверить: а насколько? Насколько всё-таки плотно наложены бинты? Неслышно подойти, аккуратно взяться кончиками пальцев за край простыни и медленно-медленно её стянуть...
Но ужасные хрипы пугали и не давали двинуться с места. Они раздавались ещё реже, чем звук от падающих капель раствора в системе, и это создавало неприятный диссонанс. Примерно как в кино, когда звук запаздывает на доли секунды. И вроде ничего такого, всё и так понятно, но ведь раздражает, зараза, просто до бешенства. И не позволяет в полной мере насладиться моментом. В общем, лучше зайти в другой раз. Не сегодня. Завтра - обязательно. Но не сейчас. Ещё рано.
Дверь палаты приоткрылась и снова закрылась практически бесшумно.
***
Сегодня дыхание больного, который всё ещё был без сознания, гораздо более спокойное и размеренное. На этот раз его выдохи идеально совпадают с еле слышными звуками капельницы. И это создает ощущение гармонии окружающего мира и привычной надёжности синих больничных стен.
Однако желание заглянуть под простынь никуда не исчезло. На всякий случай, пару раз щёлкнуть пальцами - чтоб наверняка. Спит. Так крепко, что даже не сразу и разберёшь - то ли это сон такой, а то ли глубокая кома.
Всё, можно двигаться вперёд, от дверей к кровати. Шаг за шагом, сдерживая себя и следя, чтобы не слишком громко бухало сердце, насколько это возможно. От глупого спонтанного приключения оно норовит беспечно пропустить пару ударов, а рот сам собой приоткрывается. Совсем как в детстве, когда подслушиваешь чужой разговор и боишься быть застуканным на месте. Вдох-выдох, шаг-остановка. Пять неслышных шагов в лучших традициях ниндзя или индейцев чероки. И вот уже пальцы легонько касаются края простыни и осторожно приподнимают её, словно это не ткань, а старая истлевшая бумага, норовящая в любой момент рассыпаться в прах от одного неосторожного движения.
Под маской на лице спящего ничего не изменилось, ритм дыхания остался прежним, не сбившись ни на секунду. Пальцы задвигались смелее, обнажая чужой торс до самого пояса. При этом пришлось, рискуя с треском провалить всю "операцию", медленно и аккуратно высвобождать простынь из-под тяжёлой руки с воткнутой в неё иголкой капельницы. Как и ожидалось, грудь оказалась туго спелёнутой бинтами. Два или три сломанных ребра, не меньше. По обнажённой коже живота разлился огромный багровый синяк. Пинали ногами в тяжёлых ботинках, не иначе. На теле живого места не осталось - повсюду синяки да кровоподтёки. Всё, что не было перевязано белыми бинтами, то расцвечивалось красным, синим, лиловым с зелёными и жёлтыми отливами, словно роспись кистью буйнопомешанного художника.
Взгляд снова упал на лицо спящего человека, теперь уже не спеша и целенаправленно изучая на нём каждую деталь. Губы... их было особенно жаль. Поскольку они всегда смотрелись просто офигенно на этой и без того чересчур симпатичной физиономии. Притягательно… Маняще… Как там ещё – соблазнительно? По-блядски они смотрелись, короче говоря. Если, конечно, такое вообще позволительно думать одному пацану про другого. Врагу про врага, к тому же. Нет, неправда. Другу врага о друге врага. Тьфу, блин, лучше вообще не думать об этих тонкостях, а то так и рехнуться недолго...
Нестерпимо захотелось рассмотреть его поближе. Склониться, послушать еле уловимое дыхание, почувствовать слабую пульсацию жизненной энергии. Всё равно бунтарская душа временно покинула своего хозяина и улетела в неизвестном направлении. И вот уже сам не заметил, как губы слегка коснулись сначала сухого горячего лба, потом закрытых, чуть подрагивающих век и, невесомо скользнув по ресницам, приблизились к запёкшимся корочкам на разбитых губах. Шершавых, потрескавшихся, покрытых местами коростами, а местами - тонкой, постепенно нарастающей новой кожей...
***
- Отъебись, больной урод!
Хриплый шёпот оказался столь запредельно тихим и неожиданным, что Токио на полном серьёзе подумал, будто он прозвучал у него прямо в голове.
- Ещё раз так сделаешь - убью. Вот этим самым грёбаным гипсом, понял? Вот ведь уёбище-то, а!
Для вящей убедительности Идзаки со злостью качнул своей подвешенной рукой, и по открытым участкам его лица пробежала чуть заметная судорога боли. Морщиться под тугими бинтами он не смог бы, даже если бы очень захотел.
На последней фразе Токио наконец-то отпрянул от лица Идзаки да так и застыл в неестественной позе, как будто пытался скосплеить ещё одну мумию в этой палате, но только уже без бинтов. Зато с широко распахнутыми глазами и с уже привычно отвисшей челюстью.
- Ты чё, блядь, окончательно ебанулся, что ли?
Слова давались Идзаки с большим трудом. И в те моменты, когда он пытался повысить голос, дабы передать всю степень своего охуевания, из его груди вырывался свист вперемешку с хриплым шипением и проскальзывающими нотками визгливого фальцета. Такие звуки издаёт скрип плохого мелка по грифельной доске, обычно доводящий чувствительных школьниц до истерики. Идзаки выжидающе уставился на Токио своим единственным открытым глазом, но вот точное выражение этого взгляда было затруднительно описать. Ничего нельзя было прочесть и по малоподвижным губам, да и бровей, в общем-то, не было видно из-под бинтов. Больше всего он сейчас напоминал сердитого и сильно потрёпанного филина, свирепо вращающего одним уцелевшим глазом. Это было так забавно, что Токио не смог удержаться от фирменной улыбки а-ля "включаем лампочку". Эту улыбку до ушей любой мангака мог бы использовать в качестве пособия для рисования полоумных от счастья балбесов.
В ответ Идзаки смог лишь изобразить слабое подобие плевка. А точнее - попытаться произнести что-то вроде "тьфр", после чего перевёл взгляд с лица незваного гостя на потолок, понемногу приходя в себя и успокаиваясь. Правда, это внешнее расслабление носило явные признаки той усталой обречённости, которую способен продемонстрировать кто угодно - без всякого участия мимики и слов, исключительно благодаря электромагнитному полю.
Оба с минуту помолчали. В тишине стали снова слышны тихие чпокающие удары капель раствора в накопителе системы. Постепенно напряжение покинуло и Токио, и он, с нескрываемым облегчением, принял, наконец-то, более человеческую позу, не прекращая при этом глупо улыбаться во все свои 32 зуба. А Идзаки, всё так же пялясь в потолок, спросил уже почти спокойно:
- Как ты сюда попал и какого хуя тебе здесь надо?
- Так я же сюда на процедуры хожу, - всё с той же ослепительной улыбкой жизнерадостно ответил Токио. - Пытался вот отвертеться, но не вышло. Сказали, если пройду курс, то операция, может быть, и не понадобится. Совсем.
- Тебе операция точно нужна, малахольный. Лоботомия называется, слыхал? Я спросил тебя, какого хуя ты здесь делаешь? Откуда узнал? Твой мордастый начальник похвастался?
- Мордастый? Какой ещё мордастый? Я прямо со школьного стадиона сюда пришёл, на приём к врачу, ничего не знал вообще. Ну а доктор сказал, что в больницу одного чувака из Судзурана привезли, в реанимацию. Спросил, мол, знаю ли я такого. Вот я и заглянул сюда. Еле тебя узнал, если честно. Так это наши тебя уделали? Ну ни фига себе они дают!
На минуту улыбка Токио угасла, и на лице мелькнула тень настоящего потрясения. Мелькнула - и тут же осела где-то на дне его тёмных, огромных и всегда чуть влажных, как у обдолбанного оленя, глаз.
- А вот это уже не твоего ума дело, придурок, с кем мне пришлось... - начал было Идзаки, но так и не закончил, захлебнувшись в сдавленных приступах кашля. Когда он, наконец , затих, то без сил откинулся на подушку и прикрыл свой единственный глаз. Выражение лица стало абсолютно безучастным, на лбу проступили капельки пота.
- Ты это... Отдыхай, короче. Зря я с тобой так много сразу, нельзя тебе ещё ни с кем разговаривать. Я лучше завтра зайду, ты не против?
У Идзаки хватил сил лишь на то, чтоб попытаться криво усмехнуться в ответ - да и то губы не захотели его слушаться. Только уголок рта чуть заметно дёрнулся. Но и этого Токио хватило, чтоб понять, о чём сейчас был вынужден молчать генерал ДжиПиЭс. "Вали отсюда, еблан, и чтоб я тебя никогда здесь больше не видел. Иди, залечивай свою голову дальше и не приставай ко мне, чёртов идиот, не до тебя мне сейчас". Но Токио давно уже привык не обращать внимания на такие вещи. Он знал обычную реакцию парней и на свою полную неизъяснимого оптимизма улыбку, и на свою неизменно вежливую манеру общения, и на добродушный, всегда такой прямой и открытый взгляд. Пускай они что угодно говорят. Он знал, что, рано или поздно, они все к этому привыкают. Абсолютно все.
***
- Припёрся всё-таки. И чё теперь, снова целоваться полезешь, ага?
Вместо ответа Токио как-то внезапно заговорщически улыбнулся, потом с комичной торжественностью выдернул из-за спины руку с букетиком синих хризантем и зажатую в том же кулаке сетку с апельсинами. После чего, наконец, посмотрел в лицо Идзаки и смущённо заявил:
- Это тебе. Ты ведь больной сейчас, ну вот я и решил. Так здесь вроде принято. Ну, в больнице, в смысле.
- Твою мать, Тацукава! Ты это специально, да? Ну ты и дятел! Хочешь, чтоб я окончательно психанул, и у меня не выдержало сердце? Чтоб я сдох прямо на этой кровати, нюхая твои вонючие цветы? Ну и методы у бойцов Сэридзавы. Пиздец какой-то, а не методы!
- Почему это сразу вонючие? - растерялся в ответ Токио. И тут же с какой-то уморительной детской непосредственностью стал принюхиваться к злосчастному букету. После чего обиженно пожал плечами и положил цветы на тумбочку возле кровати.
- Ах да, и на цитрусовые у меня аллергия, чтоб ты знал, - почти злорадно сообщил Идзаки. Но вот свою знаменитую лисью улыбку ему так и не удалось на этот раз изобразить. Губы по-прежнему плохо его слушались и в случае чего начинали сразу же трескаться и кровоточить.
- Ну и ладно. Зато теперь здесь вид более уютный. Не такой казённый, как в обычной палате.
- Да похуй мне на все эти интерьеры. Меня сейчас куда больше сам вид твой из себя выводит. Факт твоего наличия в зоне видимости. Прям вот бесит неимоверно, ага.
- Но почему? Я думал, что тебе здесь скучно. Мне вот всегда было скучно, когда я лежал в больнице. Особенно если никто подолгу не приходил. А к тебе кто-нибудь заглядывал уже?
Идзаки молча уставился на Тацукаву. Долго и пристально изучал его лицо, как будто изо всех сил пытался решить какую-то очень важную проблему. После чего окончательно помрачнел, демонстративно вперился глазами в потолок и небрежно, совершенно без всяких эмоций, произнёс:
- Свали уже отсюда нахуй. Устал я от тебя, как чёрт, веришь?
Теперь уже надолго замолчал Токио, мгновенно погасив свою улыбку и даже в кои-то веки плотно сомкнув губы. Он отвёл взгляд в сторону, затем перевёл его в другую точку, будто пытаясь скрыть свои чувства, чтобы случайно не выпустить их наружу. Его лицо приняло понурый вид, но отражало не обиду, а смесь досады, недоумения и даже лёгкого разочарования. Он набрал воздуха в грудь, собираясь что-то сказать, но потом внезапно передумал и решительно направился к двери. Пройдя те самые пять шагов, он, уже стоя на пороге, остановился и повернулся назад. Идзаки продолжал демонстративно рассматривать трещины на потолке. Токио тихо произнёс:
- А знаешь, между нами ведь гораздо больше общего, чем ты думаешь.
"Судя по всему, именно поэтому ты вчера попытался облизать мои губы, псих ебанутый", - подумал про себя Идзаки, но вслух так ничего и не сказал. Дверь за Токио бесшумно закрылась.
***
- Опять ты? Без цветов на этот раз?
Идзаки сидел, прислонившись спиной к подушке, и тыкал в клавиатуру на стареньком, подержанном ноутбуке. Он даже глаз от монитора не потрудился отвести, задавая свои не слишком остроумные вопросы. И спросил как будто нехотя, без особого интереса, словно уже заранее знал все ответы, и они ему были, по большому счёту, параллельны. Но Токио показалось, что его тон был даже чересчур равнодушным, будто отрепетированным. Ни насмешки, ни возмущения.
Теперь его правая рука была на перевязи, а левой он как раз неуклюже давил на клавиши. Лишь грудь оставалась перетянутой бинтами наискосок, да над глазом крепилась с помощью пластырей марлевая повязка. Под бинтом на груди красовался всё тот же синяк, но уже намного бледнее и с заметным желтоватым оттенком. Волосы чистые, расчёсанные, но не уложенные. И это было до того непривычно, что создавалось стойкое ощущение, будто перед Токио сидит не правая рука Генджи Такия, а как минимум - его младший брат, безобидный и одновременно какой-то ужасно... трогательный, что ли. На его губах уже почти не осталось корост. И хотя они до сих пор ещё не вернули себе прежний контур, зато каким-то немыслимым образом сумели вернуть былую соблазнительность. А не сошедшие до конца припухлости на губах придавали лицу жалобное выражение, как у несправедливо обиженного ребёнка. В общем, сейчас на постели, заправленной новым комплектом белья с красивыми тёмно-синими лепестками, сидел отчасти незнакомый парень. Тот Идзаки, которого Токио совсем не знал: внешне - беззащитный подросток, а не безжалостный генерал в тёмных очках и с вечно залакированным панковским ёжиком на голове.
Токио присел на единственный стул у кровати.
Молчание снова затянулось и повисло неловкой многозначительной паузой. Странно, что первым не выдержал именно Идзаки.
- Долго же ты продержался, как я посмотрю. Почти две недели терпел. Даже как-то не ожидал от тебя, честно говоря, - он ухмыльнулся одним уголком губ, всё так же не отрывая взгляда от экрана.
- Вообще-то, меньше.
- Чего - "меньше"?
- Я заглядывал сюда пару-тройку раз, когда с процедур возвращался. Но у тебя в это время то мама в палате была, то врач делал обход. А в последний раз сам Такия собственной персоной нарисовался, будто только его и ждали.
Идзаки оживился и как-то по-шальному взглянул на Токио. И тут же снова отвёл глаза. Токио удивленно поднял бровь:
- Что?
- Что - "что"?
- Что тебя так развеселило?
- Да ничего, в общем-то. Просто ты так произнес имя Генджи, будто он лично отравил твою любимую собаку.
- У меня нет собаки, - на полном серьёзе возразил Токио.
- Слушай, Тацукава, ну почему ты такой тупой, а? Или прикидываешься просто? – Идзаки снова уставился на него тем изучающим взглядом, который был уже знаком Токио по прошлому разу. Потом с наигранной задумчивостью произнёс: - Да нет, не похоже что-то, уж слишком всё натурально выглядит.
Во взгляде мелькнула жалость с лёгким оттенком раздражения, какие бывают в глазах матери, сокрушающейся над убогостью сына-тугодума.
- Какой уж есть, - буркнул тот в ответ и обиженно отвернулся, скрывая досаду. Чтобы уже через несколько секунд вновь просиять своей анимешной улыбкой до ушей.
- Ну и что за радость нам опять привалила? - небрежно бросил Идзаки.
- А ты сегодня ни разу не выругался, между прочим. И даже совсем не пытался меня выгнать. Почему?
- Ну пиздец, бля, приехали! Воистину, человеку для счастья не много надо! Считай, что тебе просто неебически повезло. Завтра меня переводят в общую палату, там уже точно будет не до скуки. Так что сиди пока, пользуйся моментом. У тебя ведь в запасе куча всего, чем ты собирался меня развлечь, я прав?
- Это вряд ли. Я всего лишь хотел спросить тебя кое о чём... Но боюсь, что ты меня пошлёшь после первого же вопроса.
Идзаки на секунду напрягся, но потом серьёзно кивнул:
- Постараюсь не дать тебе в морду. Так что валяй, спрашивай. Сегодня я такой добрый, что сам себе удивляюсь.
- Ну, в морду ты, положим, и не сможешь дать. В твоём-то положении…
- Хочешь проверить?! – Идзаки сдвинул брови, но в глазах его прятались смешинки.
Токио улыбнулся, помолчал пару секунд, и наконец выдал:
- Зачем ты пришёл в Судзуран? Ты же вроде из приличной семьи. И умный к тому же, в отличие от меня. Что ты здесь забыл?
Идзаки захлопнул крышку ноута и отложил его в сторону. Потом внимательно посмотрел на Токио и с иронией произнёс:
- А ты? Уж твои-то небедные родичи могли найти тебе школу получше. Хотя бы затем, чтоб твоя несчастная голова не так сильно страдала в Судзуране, встречаясь счужими кулаками.
- Но я первый спросил!
- Окей, - подозрительно легко согласился Идзаки. - Я отвечу, но тогда вопросы будем задавать по очереди.
- Ну хорошо, - удивлённо пожал плечами Токио. - Хотя мне и трудно представить, чем я мог бы тебя заинтересовать.
- А это мы уже посмотрим по ходу дела. Может, ничего не заинтересует вовсе, здесь твоя правда, - усмехнулся в ответ блондин.
Он немного поёрзал на кровати, устраиваясь поудобнее, после чего спокойно и обстоятельно рассказал:
- В средней школе я достаточно быстро въехал, что для того, чтобы заниматься любимым делом, как-то совсем необязательно просиживать жопу на скучных уроках и хавать никому не нужные сведения. Сейчас мир меняется гораздо быстрее, чем это доходит до наших учителей. А вот научиться разруливать проблемы, находить союзников, ставить кого-то на место – это никому никогда не помешает. И это намного веселее, чем нудные занятия. Знаешь, люди ведь очень похожи внутри, на самом деле. И жизнь, в общем-то, проста, как разбитая бутылка. Главное - понять это сразу и навсегда, а всё остальное – это так, мусор, оболочка и ничего больше. Вот поэтому я и в Судзуране. Практикуюсь. А ты чего ждал? Семейной драмы? - усмехнулся он.
- Да нет, ничего такого я не ждал. Просто давно было любопытно. А кем ты хочешь стать? Ну, потом, после окончания?
- Это уже второй твой вопрос, кстати. А ты ещё на мой не успел ответить, - осадил Идзаки с кривоватой, но всё равно потрясной улыбкой хитрого лиса. Мол, нас на мякине не проведёшь, бдительность - форева!
- А вот у меня как раз, - Токио пожал плечами, словно извинялся, - семейные проблемы. Я даже не знаю, как объяснить. Отец всегда считал меня слюнтяем. Он босс и уважает только сильных личностей. Была бы у нас армия – отправил бы туда. А так – договорился, чтоб меня в трудную школу определили. Чтоб мужиком типа стал. Мать была очень против, плакала даже, но кто ж её слушать-то будет. Ну, а там я встретил Тамао, и он мне почти сразу заменил семью. Как-то так.
Токио нервно сжал и разжал пальцы рук. От напряжения слегка сводило скулы. Он вообще не привык делиться личными проблемами. А уж тем более - проблемами, связанными с семьёй. Поэтому он ничего не стал рассказывать о том, что с отцом у него не ладилось с самого детства. О том, тот предал их с матерью много лет назад, заведя себе любовницу на стороне: Токио тогда и трёх лет ещё не было. Нет, официально свою семью он не бросал, это бы подпортило ему репутацию руководителя крупной компании. Просто жена и сын всё реже видели его дома, особенно по выходным. В первое время отец даже иногда испытывал чувство вины. Тогда он водил Токио в зоопарк или на аттракционы, покупал ему мороженое и разные лакомства. Но потом... когда Токио исполнилось пять лет, в другой семье тоже родился сын, которого Тацукава-старший обожал. Токио сразу почувствовал, что тот ребёнок стал для отца куда более желанным, чем он сам. Он не знал, почему, и от этого незнания мучился вдвойне.
Сводный брат рос активным, умным, целеустремлённым, серьёзно занимался спортом. Был объектом воздыханий всех девчонок в классе и предметом гордости в семье и школе.
Токио не стал рассказывать Идзаки о том, как этот всеобщий любимец два года назад трагически погиб в автомобильной аварии, когда неисправный грузовик на полном ходу перевернул автобус с детской легкоатлетической командой, возвращавшейся с соревнований. И как с тех пор отец окончательно перестал общаться с семьёй, целиком уйдя в свой бизнес, и лишь регулярно выдавал им с матерью деньги на необходимые расходы.
Зато мать всю жизнь, как могла, старалась восполнить единственному сыну недостаток родительской любви и нежности. Видимо, поэтому он и вырос таким улыбчивым тихоней, скрывая за видимым дружелюбием детскую обиду и страстное стремление доказать отцу, как тот был не прав. Доказать во что бы то ни стало, что он ничем не хуже того погибшего парня. Доказать, что он может постоять за себя и тоже чего-то добиться в этой жизни.
- Так тебя что, прямо больного отправили, что ли? Твой отец совсем ебанутый, да?
- Это тоже второй вопрос, - поддел Токио, - но я отвечу. Нет, тогда о болезни ещё ничего не знали. А когда всё открылось, отец хотел забрать меня на домашнее обучение. Но тут уже я не согласился. Мне очень нравится наша компания. И маджонг нравится, и с Тамао круто общаться. Хотя он и молчит в основном. Но молчит совсем по-другому, чем мои родители. Короче, здесь я чувствую себя намного счастливее и безопаснее, как бы странно это ни звучало.
- Смотри-ка, ну я прямо зауважал сейчас твоего Сэридзаву. Тоже хочу научиться так молчать, чтоб за мной потом табуном богатые сыночки ходили, – в насмешливом голосе Идзаки пробивались нотки искреннего восхищения. - Ну ладно, проехали, - он криво усмехнулся, а потом внезапно, без всякого перехода, с мрачноватым равнодушием в голосе спросил: - Интересно, а Токаджи тебе тоже нравится, блаженный ты наш? Этому монстру раздавить такую фиалку, как ты, – раз плюнуть просто. Видимо, не слишком-то ты ему пока досаждал, раз до сих пор живой.
Лицо Идзаки оставалось бесстрастным, на Токио он в это время не глядел. Складывалось впечатление, будто сам с собой разговаривал. Потом он всё же посмотрел на Тацукаву и, слабо усмехнувшись, продолжил:
- Но это так, риторический вопрос был, можешь не отвечать. Ты там что-то про будущую профессию спрашивал. Не знаю, я ещё не определился. То ли юристом, то ли психологом хочу стать. Что, в принципе, одно и то же, по-моему, - блондин пожал плечами. - В любом случае, мне именно с людьми интересно работать.
- Манипулировать ими?
Идзаки не ответил, но взгляд сказал больше, чем слова.
- А зачем ты вообще спросил про Судзуран? Я что, так сильно не вписываюсь в его атмосферу? – на последних словах его брови сложились в забавные «домики». Во всём Судзуране так умел делать один лишь Идзаки. В исполнении любого другого человека такая мимика вызвала бы неконтролируемый приступ кавая, но только не в исполнении генерала ДжиПиЭс. Потому что у любого другого этот жест выглядел бы уморительным. А у Идзаки – опасным. Ибо говорил он вовсе не о желании обаять своего собеседника, а о том, что хозяин «домиков» всерьёз задумался, а не отправить зарвавшегося визави на тот свет. Причём без промедления.
- Не в этом дело. Как по мне, так ты идеальный ворон, - Токио нисколько не смутило, что он только что отсыпал мощный комплимент своему противнику. Для него это было совершенно нормально, и, не заметив расширившихся от удивления зрачков Идзаки, он медленно продолжил, в который раз уже стараясь как можно тщательнее подбирать слова: - Просто… помнишь, я тебе уже как-то говорил, что у нас гораздо больше общего, чем тебе кажется. То, что мы оба учимся в этой школе несмотря ни на что – это лишь одно из таких совпадений.
- Ну пиздец…А в чём же другие заключаются? Ну-ну, давай, продолжай меня и дальше удивлять, мой улыбчивый друг. Я уже понял, что ты весь полон невъебенных сюрпризов, как моя пепельница – вонючих окурков, – Идзаки явно вошёл во вкус и начал откровенно стебаться, чем впервые за эти долгие дни своей больничной жизни напомнил Токио того блондина-пересмешника, которого он знал уже не первый год. Поймав кураж, Идзаки продолжал с глумливым упоением развивать понравившуюся тему: - Только вот никогда бы не подумал, что я хоть в чём-то могу быть на тебя похожим. Белых рубашечек вроде бы не ношу, волосы тёмной лентой не перевязываю и с Сэридзавой томными вечерами не молчу наедине… Что между нами общего-то, я так и не понял?
Токио не улыбнулся. И вид у него стал пугающе сосредоточенным и упрямым, будто он в омут нырнуть собрался.
- Давай, колись, чё молчишь-то? - подначивал Идзаки. - Хотя я понимаю, мечтать не вредно...
Не успел Идзаки договорить фразу, как Токио тихо, но очень внятно, глядя прямо ему в глаза, с каким-то непонятным вызовом произнёс:
- Мы оба одержимы Генджи.
Повисла звенящая тишина. Токио показалось, что Идзаки даже дышать на какое-то время перестал. Он просто застыл в немом удивлении, потрясённо вытаращив глаза с внезапно расширившимися, как у наркомана, зрачками. Когда тишина стала уже совершенно непереносимой, а зрачки Идзаки успели затопить радужку его глаз, он резко выдохнул из лёгких застоявшийся воздух и неожиданно сиплым голосом произнёс, максимально разделяя слова нарочито долгими паузами:
- Что. Ты. Сейчас. Сказал?
На лице Токио промелькнула паника. Он даже вздрогнул от испуга, невольно вытаращив глаза в ответ, – до того устрашающе выглядел сейчас его собеседник, медленно выходивший из ступора. Однако, сделав над собой усилие, Токио не просто не стал отводить взгляда, а, напротив, нервно сглотнув и по-детски вздёрнув подбородок, упрямо повторил:
- Мы оба одержимы Генджи. Я давно уже в курсе, а ты пока не осознал этого до конца. Ну, или не хочешь осознавать. Оно и понятно, ведь ты ещё совсем недавно подсел на эту иглу…
- Да что за хуйню ты сейчас несёшь, Тацукава? – задохнувшись от возмущения, перебил его Идзаки. - Ты только послушай себя, придурок! Что за бред ваще? Какая игла, кого ты там осознал своей двинутой башкой, еблан недобитый?! Нет, по ходу, тебе какие -то неправильные лекарства выписывают. Ну, или в твоих мозгах поселились особо опасные паразиты, и я очень сейчас надеюсь, что это, блядь, не заразно! Ещё хоть раз такое ляпнешь когда-нибудь, я ведь и не посмотрю, что ты сраный инвалид, по асфальту нахуй размажу!
Выдав всю тираду без единой паузы, Идзаки понял, что у него тупо кончился воздух в лёгких, и он не сможет выдавить из себя больше ни слова. В комнате снова повисла такая тяжёлая пауза, что хоть взвешивай на весах . Идзаки, откинувшись на подушку, дышал рвано и тяжело, пытаясь успокоить свои не в меру расшалившиеся нервы, сам удивляясь такой внезапной вспышке острого гнева.
На Токио он не смотрел, но бешенство всё равно никак не хотело отпускать его, искажая красивое лицо до неузнаваемости и заставляя пульсировать вену шее. Токио с затравленным видом, как у нашкодившего щенка, сидел на колченогом стуле, непривычно сильно сутулясь и внимательно рассматривая кончики собственных ботинок. Он явно не ожидал такой ураганной отповеди и теперь находился в полном смятении – то ли встать прямо сейчас и молча уйти прямо, то ли дать беседе ещё один шанс. Он был уверен, что Идзаки понял его превратно, и что он обязательно сможет ему всё путёво объяснить, если только тот позволит.
Наконец, Токио осторожно, словно прощупывая обстановку на вражеской территории, взглянул на Идзаки и произнёс буквально на грани слышимости:
- Шун, ты, наверное, меня просто не так понял.
- Вот же чёёёёрт! – в ответном восклицании Идзаки сквозила даже не досада, а уже тотальная, ничем не прикрытая, буквально вселенская безнадёга. – Уж лучше бы меня те уроды из банды Мордастого насмерть забили, чем мучительная смерть от твоих закидонов. Ну вот какого хрена ты сейчас это делаешь? Кто тебе вообще позволил меня по имени называть, скажи, пожалуйста? – тоскливо спросил он у вконец обалдевшего Токио, возводя глаза к потолку. - Ладно, так уж и быть, - вдруг спешно произнёс он, стремясь предотвратить новый поток бурных оправданий от подавшегося вперёд Тацукавы. – Валяй, развивай свою дебильную теорию дальше! Уж больно любопытно будет услышать от тебя правильную версию всей этой хуиты. И особенно - что же на самом деле подразумевает под одержимостью больной на всю голову адъютант Сэридзавы. Может, я заодно пойму, на кой хрен ты лез ко мне целоваться в первый раз. Так что давай, сказал «а» - говори теперь и «б». Всё равно хуже не будет, хуже уже и так некуда…
Токио всмотрелся в лицо своему собеседнику, пытаясь поймать его взгляд, но Идзаки демонстративно отвернулся. Тогда он, наконец, решился снова заговорить - с видом человека, приговорённого к смерти на гильотине.
- Понимаешь... Я ведь тоже когда-то больше всего хотел быть правой рукой Гэн-сана, но вот не вышло как-то. Только не перебивай меня сейчас, ладно? - успел опередить Токио очередной едкий комментарий вновь оживившегося блондина. - Не знаю, удастся ли это сделать тебе, но вижу, что ты уже близок к цели. И всё равно хочу тебя предупредить, что с Генджи Такия очень легко обмануться. Не потому, что он способен кого-то предать или обмануть, нет. Просто у него всегда найдутся новые цели и новые мотивы, чтобы двигаться дальше. Дальше тебя или даже без тебя...
- Эй, Тацукава, это ты сейчас обо мне говоришь или о себе? Лично я в упор не могу представить Генджи в роли дальновидного политика с кучей планов в голове. По-моему, это самый ебанутый и непредсказуемый вожак стаи, который только может случиться в Судзуране! Из тех, кто и сам не знает, что сотворит в следующую минуту. То ли сигаретой угостит, то ли в морду даст. Так что ты о каком-то другом сейчас Генджи толкуешь, не иначе.
Последние слова Идзаки произнёс с плохо скрываемым восхищением, чему-то при этом улыбнувшись краешками губ и уголками глаз. Токио снова внимательно вгляделся в его лицо, будто стремясь уловить и запомнить это выражение ... Выражение… нет, не счастья... и даже не удовольствия... а некой внезапно исполнившейся мечты, которую порой так выматывающе долго носишь в себе, что постепенно и сам перестаёшь в неё верить... Это чувство было до боли знакомо и самому Токио. И он знал, что когда такое происходит, то даже и умирать совсем не страшно. Он знал, потому что это знание ему подарил Тамао Сэридзава. Он знал, и поэтому всегда безошибочно угадывал это чувство в других людях. И всё-таки не удержался от вопроса:
- Но если он такой ненормальный, то зачем ты с ним?
- Ох, ну ты и мозгоёб, Тацукава! И как только твой босяк тебя терпит? Или ты его кормишь за то, чтобы он терпеливо слушал твои байки и психологические бредни? Даже и не подозревал, что ты такой зануда!
Идзаки снова, в который уже раз, закатил глаза. Причём сделал это настолько театрально, что Токио явственно почувствовал лёгкую нотку фальши в этом спонтанном всплеске чересчур праведного гнева. Очень маленькую такую нотку, но она тотчас же будто расставила всё по местам. Видимо, Идзаки и сам не смог бы ответить, почему он с Генджи. Возможно, никогда не задумывался над этим. Или задумывался, но так и не смог увидеть чего-то самого главного. Того, что заставляет слепо идти за своим лидером, куда бы тот ни позвал. Подчиняться любым его приказам, пускай и выраженным в виде негромких и зачастую невнятных просьб, зато без намека на вопросительные интонации. С радостью воплощать в жизнь чужие идеи, какими бы безумными они ни казались. Причём в случае с Идзаки и Такией эта неизменная готовность к подчинению одного другому никак не отражалась на их внешнем поведении. Подкалывали главари ДжиПиЭс друг друга практически на равных. В дартс Идзаки каждый раз беззастенчиво обыгрывал Такию, не давая ему ни малейшей форы. Они частенько устраивали спарринги под открытым небом или просто дурачились, сначала избивая друг друга до кровавых соплей, а потом валяясь в пыли и хохоча в полной эйфории так, что их ржач был слышен даже за школьным забором.
И только хорошенько приглядевшись, можно было заметить, что глядят они друг на друга абсолютно по-разному. Если Идзаки смотрел на лидера ДжиПиЭс всегда с восхищённым одобрением, чуть ли не с обожанием, и всегда старался держать его в поле зрения, то Генджи, в свою очередь, предпочитал смотреть куда-то внутрь себя, поневоле создавая вокруг своей персоны ощущение небольшой, но чётко выраженной дистанции. Этакой ауры отчуждения, которую ещё никогда и никому не удавалось преодолеть. Даже Идзаки. И уж кому-кому, а Токио Тацукаве было известно об этой такиевской особенности намного лучше, чем любому из нынешних судзурановцев. Ведь ему самому за несколько лет общения с Генджи в средней школе так и не удалось сломать эту невидимую стену, несмотря на все старания. И для него сын якудзы уже тогда оставался одинаково далёким и недоступным - как во время их внезапных ссор и детских обид, так и в моменты самых чистых и искренних проявлений нерушимой детской дружбы. Из тех, что обычно заканчиваются клятвами «быть вместе навсегда» или почти интимных признаний «я сейчас расскажу тебе страшную тайну, только ты никому о ней не говори!». Сам Токио в те годы сделал для себя однозначный вывод о том, что Генджи никому и никогда не доверяет до конца. И что по-настоящему назвать себя его другом сможет лишь тот, кто наконец-то сумеет растопить ледяную шапку поверх этого клокочущего вулкана. Тацукава не был уверен, что хоть кто-нибудь в Судзуране способен совершить такое чудо. Но если оно всё же произойдёт, то точно не стараниями Идзаки…
- Ку-ку! Эй, ты куда там снова улетел, Тацукава? Глюки очередные ловишь? Или задумался о своих сложных взаимоотношениях с Сэридзавой? Типа кормить его дальше или не кормить! - Идзаки внезапно примирительно ухмыльнулся: - Интересно, а наш прежний договор о вопросах и ответах ещё в силе? Если да, то теперь моя очередь. Ты тут сегодня так много и так загадочно вещал о нашем главаре, что я просто не могу не спросить: а тебя-то что с ним так связывает? Слышал, что вы учились когда-то вместе в одной школе и даже были там завзятыми корешами... Это правда? И что произошло дальше? Девчонку не поделили?
- Да ну какая девчонка? Мы тогда о них и не думали. Просто так вышло. Я же тебе говорил, что когда у Генджи появляется какая-то серьёзная цель, он инстинктивно начинает искать себе равных, сбивать свою собственную стаю. Или, наоборот, действует в полном одиночестве. Для него важны не столько сильные сторонники, сколько достойные противники. А вот лишний балласт ему вовсе не нужен. Ну, мне так кажется. А может, ему просто стало неинтересно со мной, когда наступило время биться со старшеклассниками из соседней школы. Он тогда стал совсем невменяемым, будто специально повсюду смерти искал. Вечно лез на рожон, рыскал по чужой территории, даже на нож один раз напоролся. Еле откачали.
- Почему? - с нажимом спросил Идзаки. Видно, старался разгадать, какие ключи подойдут к тому человеку, за которым он пошёл.
- У него в это время дома что-то творилось. Отец вроде выгнал мать Генджи из дома. Точно не знаю - сам он к этому времени уже перестал посвящать меня в свою жизнь. Да и вообще будто перестал меня замечать. Старался держаться подальше, говорил, чтобы я не лез в его дела, что добром это не закончится. И что мне же будет лучше, если я найду себе новых друзей. А при последнем разговоре заявил, что он не может меня бесконечно защищать. Что он вообще не может никого защитить, пока не вырастет и не сумеет подвинуть своего отца.
- И ты что?
- Я тогда так и не понял, что он имел в виду, мне всё казалось ужасно несправедливым. Мой отец вот тоже далеко не подарок, но ведь это не повод вымещать свои обиды на друзьях, правда? Кстати, он тоже был против, чтобы мы общались с Генджи. Не запрещал, конечно, мы же редко с ним общались. Но пару раз такую рожу состроил при одном лишь упоминании Такии, что я и сам всё быстро понял. А потом я смирился и стал жить так, как будто и не знал никакого Генджи. Перевёлся в Судзуран и встретил там Тамао. А тот вообще не в курсе, кто его отец, но это совсем не помешало нам быть вместе. Потому что дружба никогда не должна зависеть от семьи, какой бы та ни была. Иначе - скажи, что это за дружба вообще? А потом в Судзуран пришёл Такия. И я не знаю, что теперь будет. Я не знаю, зачем он пришёл. Но я подозреваю, что это опять как-то связано с его отцом. И если я прав, то Такию будет не остановить. Он или победит, или сдохнет. Уж мне-то это точно известно, потому что я видел, на что он способен.
Снова повисла напряжённая пауза. Токио не знал, что бы он ещё мог добавить к своему и без того слишком длинному монологу. Он не знал, как его закончить. Он выдохся и чувствовал себя измотанным. Он не думал, что выворачивание души на изнанку окажется настолько утомительным занятием. И пока что не чувствовал никакого облегчения, хотя вроде как должен был. По крайней мере, ещё совсем недавно он искренне надеялся на это.
Идзаки, в свою очередь, не знал, как реагировать на услышанное. В его голове крутились десятки вопросов. Но он ещё не был готов услышать на них ответы. А возможно, что и не хотел. Или хотел, но не от Токио. Хотя... один вопрос всё-таки стоило задать.
- Ну и как вся эта байда связана с тем, что ты пытался меня облизать в первый день? Что означал этот твой уёбищный поцелуй?
- Просто проверял, дышишь ты ещё или нет, - стараясь выглядеть максимально честно, ответил Токио.
Не станешь ведь объяснять такому парню, как Идзаки, как и почему кого-то тянет порой на проявление любопытства с лёгкой примесью мазохизма. К примеру, желание попробовать на вкус того человека, который сумел, сам того не ведая, заменить тебя. Встать на твоё место. Встать рядом с тем, кто несколько лет был отражением тебя самого, был тебе самым лучшим другом. Попробовать и понять - ну вот чем он оказался лучше тебя? Круче тебя? Почему именно он заслужил это место? Он, а не ты...
Идзаки же впервые за долгое время не отреагировал на слова Токио, как будто был под гипнозом. Он почти завороженно наблюдал за этим странным парнем, который только что умудрился поведать ему историю своей многолетней дружбы, по непонятным причинам прерванной на самом пике. Фрагменты чужой судьбы проплывали у него перед глазами, будто кадры из какого-то грёбаного арт-хаусного фильма, которых он, вообще-то, всегда терпеть не мог. Но этот фильм здорово цеплял. Он и сам не знал, почему, просто не смог этого не почувствовать в глубине своей насквозь циничной, как ему ещё совсем недавно казалось, души. В истории была какая-то несомненная загадка, ответ на которую всё время маячил где-то на краю сознания, но упорно не давался Идзаки, как бы он ни бился. Паззлы мозаики ни в какую не хотели складываться, но Идзаки знал, что у него ещё полно времени, и он обязательно найдёт ответ.
Гораздо больше его беспокоил тот факт, что рассказ Токио как-то неприятно и в то же до упоения сладко разворошил в нём полузабытые воспоминания о себе самом. О том, каким он был когда-то очень давно. Настолько давно, словно и не в этой жизни вовсе. Идзаки вдруг яркими, почти болезненными флешбэками начал вспоминать, о чём он тогда так сильно мечтал, что даже тихонько молился по ночам с маленькой дрожащей свечкой в руках. От каких слов он мог впасть в глубочайшую депрессию. Чем он тогда дорожил больше всего на свете, буквально до слёз, в неотрывном страхе однажды это потерять и больше никогда уже не вернуть. И что так истово, так люто ненавидел всем своим сердцем, тогда ещё по-детски чистым и неиспорченным.
А ещё, помимо всего прочего, он был потрясён какой-то тихой и незаметной мудростью того двинутого на всю голову чувака, что сидел сейчас перед ним. Который зачем-то называл его по имени и постоянно лыбился своей счастливой улыбкой восторженного суслика (и как у него только челюсти не свело до сих пор?!). Но странное дело - эта улыбка уже почему-то больше не напрягала, а казалась неотъемлемой частью чужого лица, такой, как бывают у кого-то родинки или шрамы.
И Идзаки был вынужден признать один несомненный дар Токио Тацукавы: способность каким-то совершенно непостижимым образом увидеть за всякой разномастной чепухой наиболее важные, знаковые вещи. Извлечь из случайно брошенной, абсолютно ничего на первый взгляд не значащей фразы самую суть. А главное – в любом человеке уметь увидеть и распознать ту подводную часть айсберга, что практически всегда скрывается под его вершиной. Наверное, именно поэтому многие его выводы и прогнозы казались настолько
точными, что им хотелось верить сразу же и безоглядно, как бы парадоксально они ни выглядели на первый взгляд.
Оглушённый этими открытиями и враз нахлынувшими чувствами, Идзаки понял, что ему в итоге совершенно нечего ответить Токио. Эта нежданная исповедь окончательно выбила его из колеи и лишила способности не только кого-то стебать и подкалывать, но и вообще здраво рассуждать хоть о чём-нибудь. Откровенно говоря, он устал. Очень устал. Просто до изнеможения. Будто и не шло уже дело на поправку. Будто он намеревался заболеть ещё больше. Слишком эмоциональным выдался сегодняшний разговор, слишком много чего было озвучено и обнажено. И он уже почти жалел, что пошёл на это. В его мире давно не было места сантиментам, жалости, рефлексии и всяческим интимным признаниям. Он от этого отвык и категорически не желал привыкать снова.
Внезапно перед глазами мелькнула картинка, от которой ему стало просто физически плохо: он избивает Токио во время боя. Сгибает его пополам ударом колена поддых, хватает за волосы левой рукой и вышибает правой пару зубов так, что брызги крови разлетаются вокруг фонтаном, а потом уже двумя руками бьёт его окровавленное лицо об колено. И Токио, теряя сознание, падает, как подрубленный. Спазм отвращения судорогой прошёлся по всему телу. Потому что сама мысль о возможности такого исхода вызывала острый протест и бурное, отчаянное неприятие. Всё перевернулось с ног на голову. Идзаки знал, что это лишь временная слабость, и рано или поздно это всё равно пройдёт, не может не пройти. Следом
пришла другая мысль. Он понял, что готов пришибить Тацукаву прямо здесь и
сейчас, не дожидаясь никакой финальной битвы. За всю ту херню, что тот с ним сотворил.
Хотя... нет, не всё ещё поменялось в этом мире. Мордастый Токаджи вот точно остался. Ублюдок, чью мерзкую рожу он превратил бы в кровавое месиво с преогромным удовольствием, даже наслаждением. Ещё бы и джигу потом станцевал на его теле, распростёртом в пыли или втоптанном в грязь, как уж там получится. Вот только выкарабкаться бы отсюда поскорее! Ему даже и повод не понадобится. Повод нужен Генджи. Ну что ж, он подождёт. У него хватит сил. Да и как там было про месть и холодные блюда? В общем, ему нужно время, чтобы разобраться со всем этим. Привести свои мысли в порядок. Стряхнуть морок затянувшейся беседы и стать самим собой. Не прошлым, а нынешним. Идзаки и сам не заметил, как принялся мысленно просить Токио уйти. Просто встать и уйти. Потому что послать его нахуй по старой привычке тоже уже не получалось. Ну надо же...
Токио всё это время безотрывно наблюдал за лицом Идзаки, сохраняя полное молчание. Спокойно, вдумчиво и сосредоточенно. Тишина на этот раз была удивительно естественной. Как река, несущая свои мирные воды в тихой долине. Как затухающий в ночи костёр, отдающий последнее тепло засыпающим от усталости путникам. Как облака, медленно плывущие по необъятному синему небу. Или как одинокая птица, свободно парящая в вышине. Токио смотрел и без труда распознавал те эмоции, что сейчас поочерёдно захлёстывали его собеседника. Он умел наблюдать. Он умел видеть. Он умел чувствовать людей независимо от того, как к нему относились и за кого они на самом деле его принимали.
И он точно угадал тот момент, когда – всё. Пришло время уйти. Без лишних слов, выяснений и напряжённых попыток свести всё к юмору, к фальшивой, натянутой шутке. Уже у самой двери Токио всё-таки не выдержал и, полуобернувшись, с улыбкой произнёс:
- Поправляйся, Шун.
Дверь плотно закрылась за ним. На прикроватной тумбочке слегка увядшие синие хризантемы качнули головками своих цветков.
***
- Привет, Тацукава!
В проёме двери нарисовалась знакомая копна светлых волос, а потом появилось... Мда-а... Лицом это было трудно назвать. Все следы эпичной драки так живописно проступали на нём, что их не могли скрыть ни стильные солнцезащитные очки, ни неуклюжие попытки воспользоваться дешёвым тональником.
- Не ждал? Прости, что без цветов, я их даже матери своей не покупаю, - хохоток вслед получился наполовину издевательским, наполовину - извиняющимся. - Ну, как ты тут?
- Рад тебя видеть, Идзаки... Шун... Я нормально, как видишь. Говорят, жить буду. По крайней мере, ещё какое-то время, - ответная улыбка была слабой, но ироничной.
- Да брось! Никто не знает, сколько там кому отпущено. И, как по мне, так хвала небесам, что не знает!
- Кстати, о небесах. Ну и что, небо действительно выглядит намного синее с вершины Судзурана?
- На вершине не я, ты же знаешь. Не льсти мне лишний раз. Но ты прав, чёрт, как же ты прав, чувак! Я ещё в жизни не видел такого синего неба, как после битвы!
Пьяный от распиравшего его счастья Идзаки не смог сдержать широченную улыбку на своём обезображенном уже в который раз за эти месяцы лице. Почти такую же улыбку, которая обычно светилась на лице самого Токио.
- Ну всё, я на минутку заскочил. Спецом тут ждал за углом, когда твой друг в сандаликах ушлёпает. Ему сейчас несладко, сам понимаешь. Не хотелось бы попадаться ему на глаза в такой момент. В общем, поправляйся там и все дела...
Идзаки повернулся к двери и широким, пружинистым шагом вышел из палаты. Чтобы ровно через три секунды так же стремительно вломиться обратно. Он решительно двинулся к кровати и, не дав Токио опомниться, наклонился и звонко чмокнул его в бледную щёку.
- Возвращаю тебе должок, красавица. Только не обольщайся, это был всего лишь дружеский поцелуй. Даже пока что ещё не братский. И да, я рад, что тебе удалось выиграть своё личное сражение, Токио. Правда, рад.
И, уже выходя второй раз из палаты, Идзаки бросил на ходу, не оборачиваясь:
- Возвращайся быстрее, чувак! Кажется, по тебе много кто скучает.
Последнее слово гулким эхом многократно повторилось в пустом больничном коридоре.
Автор: fandom Crows zero 2013
Бета: fandom Crows zero 2013
Размер: миди, ~7500 слов
Пейринг/Персонажи: Токио Тацукава, Шун Идзаки
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Токио навещает Шуна в больнице
Для голосования: #. fandom Crows zero 2013 - работа "Точки над i"
текст"Мумия", пристёгнутая полупрозрачной системой к стойке капельницы правой рукой и к потолочной подвеске - загипсованной левой, лежала на стандартной больничной кровати в отделении интенсивной терапии. Без каких-либо признаков сознания, как и положено мумии, навечно спелёнутой тугими бинтами в своём прохладном саркофаге. При этом она издавала такие протяжные и надсадные хрипы, какие не может издавать ни одно живое существо на этом свете. Складывалось ощущение, будто именно бинты и сдавили ей наглухо грудную клетку, ни оставив шанса для нормального вдоха. Интервалы между отдельными хрипами были нечеловечески огромны, и поэтому всякий раз казалось, что ну вот этот вздох-то уж точно последний.
В целом, пациент был скорее мёртв. Между повязками на лице виднелись лишь кончик носа и разбитые, бесформенные губы в запёкшихся кровававых корочках, а также длинные, почти девичьи ресницы на опущенном веке левого глаза. Правый же был надёжно скрыт под повязкой в несколько марлевых слоёв. Волосы неухоженными клочьями торчали во все стороны, выделяясь на белой подушке грязными пятнами цвета прелой листвы. Некоторые участки на голове были аккуратно выбриты, и там виднелись свежие, совсем ещё недавно наложенные швы, что добавляло ещё больше колорита в и без того живописный образ. А довершали картину ярко-синие тени на бледно-голубой стене, повторявшие силуэт кровати, тела, капельницы, вздыбленных волос, распятых рук...
Под простынёй со свежим запахом кондиционера невозможно было определить, насколько плотно бинты обматывали всё остальное тело пациента, в венах которого сейчас почти осязаемо шла борьба за право просто жить. А в идеале - жить при полном сознании и с твёрдой памятью.
Вдруг нестерпимо захотелось проверить: а насколько? Насколько всё-таки плотно наложены бинты? Неслышно подойти, аккуратно взяться кончиками пальцев за край простыни и медленно-медленно её стянуть...
Но ужасные хрипы пугали и не давали двинуться с места. Они раздавались ещё реже, чем звук от падающих капель раствора в системе, и это создавало неприятный диссонанс. Примерно как в кино, когда звук запаздывает на доли секунды. И вроде ничего такого, всё и так понятно, но ведь раздражает, зараза, просто до бешенства. И не позволяет в полной мере насладиться моментом. В общем, лучше зайти в другой раз. Не сегодня. Завтра - обязательно. Но не сейчас. Ещё рано.
Дверь палаты приоткрылась и снова закрылась практически бесшумно.
***
Сегодня дыхание больного, который всё ещё был без сознания, гораздо более спокойное и размеренное. На этот раз его выдохи идеально совпадают с еле слышными звуками капельницы. И это создает ощущение гармонии окружающего мира и привычной надёжности синих больничных стен.
Однако желание заглянуть под простынь никуда не исчезло. На всякий случай, пару раз щёлкнуть пальцами - чтоб наверняка. Спит. Так крепко, что даже не сразу и разберёшь - то ли это сон такой, а то ли глубокая кома.
Всё, можно двигаться вперёд, от дверей к кровати. Шаг за шагом, сдерживая себя и следя, чтобы не слишком громко бухало сердце, насколько это возможно. От глупого спонтанного приключения оно норовит беспечно пропустить пару ударов, а рот сам собой приоткрывается. Совсем как в детстве, когда подслушиваешь чужой разговор и боишься быть застуканным на месте. Вдох-выдох, шаг-остановка. Пять неслышных шагов в лучших традициях ниндзя или индейцев чероки. И вот уже пальцы легонько касаются края простыни и осторожно приподнимают её, словно это не ткань, а старая истлевшая бумага, норовящая в любой момент рассыпаться в прах от одного неосторожного движения.
Под маской на лице спящего ничего не изменилось, ритм дыхания остался прежним, не сбившись ни на секунду. Пальцы задвигались смелее, обнажая чужой торс до самого пояса. При этом пришлось, рискуя с треском провалить всю "операцию", медленно и аккуратно высвобождать простынь из-под тяжёлой руки с воткнутой в неё иголкой капельницы. Как и ожидалось, грудь оказалась туго спелёнутой бинтами. Два или три сломанных ребра, не меньше. По обнажённой коже живота разлился огромный багровый синяк. Пинали ногами в тяжёлых ботинках, не иначе. На теле живого места не осталось - повсюду синяки да кровоподтёки. Всё, что не было перевязано белыми бинтами, то расцвечивалось красным, синим, лиловым с зелёными и жёлтыми отливами, словно роспись кистью буйнопомешанного художника.
Взгляд снова упал на лицо спящего человека, теперь уже не спеша и целенаправленно изучая на нём каждую деталь. Губы... их было особенно жаль. Поскольку они всегда смотрелись просто офигенно на этой и без того чересчур симпатичной физиономии. Притягательно… Маняще… Как там ещё – соблазнительно? По-блядски они смотрелись, короче говоря. Если, конечно, такое вообще позволительно думать одному пацану про другого. Врагу про врага, к тому же. Нет, неправда. Другу врага о друге врага. Тьфу, блин, лучше вообще не думать об этих тонкостях, а то так и рехнуться недолго...
Нестерпимо захотелось рассмотреть его поближе. Склониться, послушать еле уловимое дыхание, почувствовать слабую пульсацию жизненной энергии. Всё равно бунтарская душа временно покинула своего хозяина и улетела в неизвестном направлении. И вот уже сам не заметил, как губы слегка коснулись сначала сухого горячего лба, потом закрытых, чуть подрагивающих век и, невесомо скользнув по ресницам, приблизились к запёкшимся корочкам на разбитых губах. Шершавых, потрескавшихся, покрытых местами коростами, а местами - тонкой, постепенно нарастающей новой кожей...
***
- Отъебись, больной урод!
Хриплый шёпот оказался столь запредельно тихим и неожиданным, что Токио на полном серьёзе подумал, будто он прозвучал у него прямо в голове.
- Ещё раз так сделаешь - убью. Вот этим самым грёбаным гипсом, понял? Вот ведь уёбище-то, а!
Для вящей убедительности Идзаки со злостью качнул своей подвешенной рукой, и по открытым участкам его лица пробежала чуть заметная судорога боли. Морщиться под тугими бинтами он не смог бы, даже если бы очень захотел.
На последней фразе Токио наконец-то отпрянул от лица Идзаки да так и застыл в неестественной позе, как будто пытался скосплеить ещё одну мумию в этой палате, но только уже без бинтов. Зато с широко распахнутыми глазами и с уже привычно отвисшей челюстью.
- Ты чё, блядь, окончательно ебанулся, что ли?
Слова давались Идзаки с большим трудом. И в те моменты, когда он пытался повысить голос, дабы передать всю степень своего охуевания, из его груди вырывался свист вперемешку с хриплым шипением и проскальзывающими нотками визгливого фальцета. Такие звуки издаёт скрип плохого мелка по грифельной доске, обычно доводящий чувствительных школьниц до истерики. Идзаки выжидающе уставился на Токио своим единственным открытым глазом, но вот точное выражение этого взгляда было затруднительно описать. Ничего нельзя было прочесть и по малоподвижным губам, да и бровей, в общем-то, не было видно из-под бинтов. Больше всего он сейчас напоминал сердитого и сильно потрёпанного филина, свирепо вращающего одним уцелевшим глазом. Это было так забавно, что Токио не смог удержаться от фирменной улыбки а-ля "включаем лампочку". Эту улыбку до ушей любой мангака мог бы использовать в качестве пособия для рисования полоумных от счастья балбесов.
В ответ Идзаки смог лишь изобразить слабое подобие плевка. А точнее - попытаться произнести что-то вроде "тьфр", после чего перевёл взгляд с лица незваного гостя на потолок, понемногу приходя в себя и успокаиваясь. Правда, это внешнее расслабление носило явные признаки той усталой обречённости, которую способен продемонстрировать кто угодно - без всякого участия мимики и слов, исключительно благодаря электромагнитному полю.
Оба с минуту помолчали. В тишине стали снова слышны тихие чпокающие удары капель раствора в накопителе системы. Постепенно напряжение покинуло и Токио, и он, с нескрываемым облегчением, принял, наконец-то, более человеческую позу, не прекращая при этом глупо улыбаться во все свои 32 зуба. А Идзаки, всё так же пялясь в потолок, спросил уже почти спокойно:
- Как ты сюда попал и какого хуя тебе здесь надо?
- Так я же сюда на процедуры хожу, - всё с той же ослепительной улыбкой жизнерадостно ответил Токио. - Пытался вот отвертеться, но не вышло. Сказали, если пройду курс, то операция, может быть, и не понадобится. Совсем.
- Тебе операция точно нужна, малахольный. Лоботомия называется, слыхал? Я спросил тебя, какого хуя ты здесь делаешь? Откуда узнал? Твой мордастый начальник похвастался?
- Мордастый? Какой ещё мордастый? Я прямо со школьного стадиона сюда пришёл, на приём к врачу, ничего не знал вообще. Ну а доктор сказал, что в больницу одного чувака из Судзурана привезли, в реанимацию. Спросил, мол, знаю ли я такого. Вот я и заглянул сюда. Еле тебя узнал, если честно. Так это наши тебя уделали? Ну ни фига себе они дают!
На минуту улыбка Токио угасла, и на лице мелькнула тень настоящего потрясения. Мелькнула - и тут же осела где-то на дне его тёмных, огромных и всегда чуть влажных, как у обдолбанного оленя, глаз.
- А вот это уже не твоего ума дело, придурок, с кем мне пришлось... - начал было Идзаки, но так и не закончил, захлебнувшись в сдавленных приступах кашля. Когда он, наконец , затих, то без сил откинулся на подушку и прикрыл свой единственный глаз. Выражение лица стало абсолютно безучастным, на лбу проступили капельки пота.
- Ты это... Отдыхай, короче. Зря я с тобой так много сразу, нельзя тебе ещё ни с кем разговаривать. Я лучше завтра зайду, ты не против?
У Идзаки хватил сил лишь на то, чтоб попытаться криво усмехнуться в ответ - да и то губы не захотели его слушаться. Только уголок рта чуть заметно дёрнулся. Но и этого Токио хватило, чтоб понять, о чём сейчас был вынужден молчать генерал ДжиПиЭс. "Вали отсюда, еблан, и чтоб я тебя никогда здесь больше не видел. Иди, залечивай свою голову дальше и не приставай ко мне, чёртов идиот, не до тебя мне сейчас". Но Токио давно уже привык не обращать внимания на такие вещи. Он знал обычную реакцию парней и на свою полную неизъяснимого оптимизма улыбку, и на свою неизменно вежливую манеру общения, и на добродушный, всегда такой прямой и открытый взгляд. Пускай они что угодно говорят. Он знал, что, рано или поздно, они все к этому привыкают. Абсолютно все.
***
- Припёрся всё-таки. И чё теперь, снова целоваться полезешь, ага?
Вместо ответа Токио как-то внезапно заговорщически улыбнулся, потом с комичной торжественностью выдернул из-за спины руку с букетиком синих хризантем и зажатую в том же кулаке сетку с апельсинами. После чего, наконец, посмотрел в лицо Идзаки и смущённо заявил:
- Это тебе. Ты ведь больной сейчас, ну вот я и решил. Так здесь вроде принято. Ну, в больнице, в смысле.
- Твою мать, Тацукава! Ты это специально, да? Ну ты и дятел! Хочешь, чтоб я окончательно психанул, и у меня не выдержало сердце? Чтоб я сдох прямо на этой кровати, нюхая твои вонючие цветы? Ну и методы у бойцов Сэридзавы. Пиздец какой-то, а не методы!
- Почему это сразу вонючие? - растерялся в ответ Токио. И тут же с какой-то уморительной детской непосредственностью стал принюхиваться к злосчастному букету. После чего обиженно пожал плечами и положил цветы на тумбочку возле кровати.
- Ах да, и на цитрусовые у меня аллергия, чтоб ты знал, - почти злорадно сообщил Идзаки. Но вот свою знаменитую лисью улыбку ему так и не удалось на этот раз изобразить. Губы по-прежнему плохо его слушались и в случае чего начинали сразу же трескаться и кровоточить.
- Ну и ладно. Зато теперь здесь вид более уютный. Не такой казённый, как в обычной палате.
- Да похуй мне на все эти интерьеры. Меня сейчас куда больше сам вид твой из себя выводит. Факт твоего наличия в зоне видимости. Прям вот бесит неимоверно, ага.
- Но почему? Я думал, что тебе здесь скучно. Мне вот всегда было скучно, когда я лежал в больнице. Особенно если никто подолгу не приходил. А к тебе кто-нибудь заглядывал уже?
Идзаки молча уставился на Тацукаву. Долго и пристально изучал его лицо, как будто изо всех сил пытался решить какую-то очень важную проблему. После чего окончательно помрачнел, демонстративно вперился глазами в потолок и небрежно, совершенно без всяких эмоций, произнёс:
- Свали уже отсюда нахуй. Устал я от тебя, как чёрт, веришь?
Теперь уже надолго замолчал Токио, мгновенно погасив свою улыбку и даже в кои-то веки плотно сомкнув губы. Он отвёл взгляд в сторону, затем перевёл его в другую точку, будто пытаясь скрыть свои чувства, чтобы случайно не выпустить их наружу. Его лицо приняло понурый вид, но отражало не обиду, а смесь досады, недоумения и даже лёгкого разочарования. Он набрал воздуха в грудь, собираясь что-то сказать, но потом внезапно передумал и решительно направился к двери. Пройдя те самые пять шагов, он, уже стоя на пороге, остановился и повернулся назад. Идзаки продолжал демонстративно рассматривать трещины на потолке. Токио тихо произнёс:
- А знаешь, между нами ведь гораздо больше общего, чем ты думаешь.
"Судя по всему, именно поэтому ты вчера попытался облизать мои губы, псих ебанутый", - подумал про себя Идзаки, но вслух так ничего и не сказал. Дверь за Токио бесшумно закрылась.
***
- Опять ты? Без цветов на этот раз?
Идзаки сидел, прислонившись спиной к подушке, и тыкал в клавиатуру на стареньком, подержанном ноутбуке. Он даже глаз от монитора не потрудился отвести, задавая свои не слишком остроумные вопросы. И спросил как будто нехотя, без особого интереса, словно уже заранее знал все ответы, и они ему были, по большому счёту, параллельны. Но Токио показалось, что его тон был даже чересчур равнодушным, будто отрепетированным. Ни насмешки, ни возмущения.
Теперь его правая рука была на перевязи, а левой он как раз неуклюже давил на клавиши. Лишь грудь оставалась перетянутой бинтами наискосок, да над глазом крепилась с помощью пластырей марлевая повязка. Под бинтом на груди красовался всё тот же синяк, но уже намного бледнее и с заметным желтоватым оттенком. Волосы чистые, расчёсанные, но не уложенные. И это было до того непривычно, что создавалось стойкое ощущение, будто перед Токио сидит не правая рука Генджи Такия, а как минимум - его младший брат, безобидный и одновременно какой-то ужасно... трогательный, что ли. На его губах уже почти не осталось корост. И хотя они до сих пор ещё не вернули себе прежний контур, зато каким-то немыслимым образом сумели вернуть былую соблазнительность. А не сошедшие до конца припухлости на губах придавали лицу жалобное выражение, как у несправедливо обиженного ребёнка. В общем, сейчас на постели, заправленной новым комплектом белья с красивыми тёмно-синими лепестками, сидел отчасти незнакомый парень. Тот Идзаки, которого Токио совсем не знал: внешне - беззащитный подросток, а не безжалостный генерал в тёмных очках и с вечно залакированным панковским ёжиком на голове.
Токио присел на единственный стул у кровати.
Молчание снова затянулось и повисло неловкой многозначительной паузой. Странно, что первым не выдержал именно Идзаки.
- Долго же ты продержался, как я посмотрю. Почти две недели терпел. Даже как-то не ожидал от тебя, честно говоря, - он ухмыльнулся одним уголком губ, всё так же не отрывая взгляда от экрана.
- Вообще-то, меньше.
- Чего - "меньше"?
- Я заглядывал сюда пару-тройку раз, когда с процедур возвращался. Но у тебя в это время то мама в палате была, то врач делал обход. А в последний раз сам Такия собственной персоной нарисовался, будто только его и ждали.
Идзаки оживился и как-то по-шальному взглянул на Токио. И тут же снова отвёл глаза. Токио удивленно поднял бровь:
- Что?
- Что - "что"?
- Что тебя так развеселило?
- Да ничего, в общем-то. Просто ты так произнес имя Генджи, будто он лично отравил твою любимую собаку.
- У меня нет собаки, - на полном серьёзе возразил Токио.
- Слушай, Тацукава, ну почему ты такой тупой, а? Или прикидываешься просто? – Идзаки снова уставился на него тем изучающим взглядом, который был уже знаком Токио по прошлому разу. Потом с наигранной задумчивостью произнёс: - Да нет, не похоже что-то, уж слишком всё натурально выглядит.
Во взгляде мелькнула жалость с лёгким оттенком раздражения, какие бывают в глазах матери, сокрушающейся над убогостью сына-тугодума.
- Какой уж есть, - буркнул тот в ответ и обиженно отвернулся, скрывая досаду. Чтобы уже через несколько секунд вновь просиять своей анимешной улыбкой до ушей.
- Ну и что за радость нам опять привалила? - небрежно бросил Идзаки.
- А ты сегодня ни разу не выругался, между прочим. И даже совсем не пытался меня выгнать. Почему?
- Ну пиздец, бля, приехали! Воистину, человеку для счастья не много надо! Считай, что тебе просто неебически повезло. Завтра меня переводят в общую палату, там уже точно будет не до скуки. Так что сиди пока, пользуйся моментом. У тебя ведь в запасе куча всего, чем ты собирался меня развлечь, я прав?
- Это вряд ли. Я всего лишь хотел спросить тебя кое о чём... Но боюсь, что ты меня пошлёшь после первого же вопроса.
Идзаки на секунду напрягся, но потом серьёзно кивнул:
- Постараюсь не дать тебе в морду. Так что валяй, спрашивай. Сегодня я такой добрый, что сам себе удивляюсь.
- Ну, в морду ты, положим, и не сможешь дать. В твоём-то положении…
- Хочешь проверить?! – Идзаки сдвинул брови, но в глазах его прятались смешинки.
Токио улыбнулся, помолчал пару секунд, и наконец выдал:
- Зачем ты пришёл в Судзуран? Ты же вроде из приличной семьи. И умный к тому же, в отличие от меня. Что ты здесь забыл?
Идзаки захлопнул крышку ноута и отложил его в сторону. Потом внимательно посмотрел на Токио и с иронией произнёс:
- А ты? Уж твои-то небедные родичи могли найти тебе школу получше. Хотя бы затем, чтоб твоя несчастная голова не так сильно страдала в Судзуране, встречаясь счужими кулаками.
- Но я первый спросил!
- Окей, - подозрительно легко согласился Идзаки. - Я отвечу, но тогда вопросы будем задавать по очереди.
- Ну хорошо, - удивлённо пожал плечами Токио. - Хотя мне и трудно представить, чем я мог бы тебя заинтересовать.
- А это мы уже посмотрим по ходу дела. Может, ничего не заинтересует вовсе, здесь твоя правда, - усмехнулся в ответ блондин.
Он немного поёрзал на кровати, устраиваясь поудобнее, после чего спокойно и обстоятельно рассказал:
- В средней школе я достаточно быстро въехал, что для того, чтобы заниматься любимым делом, как-то совсем необязательно просиживать жопу на скучных уроках и хавать никому не нужные сведения. Сейчас мир меняется гораздо быстрее, чем это доходит до наших учителей. А вот научиться разруливать проблемы, находить союзников, ставить кого-то на место – это никому никогда не помешает. И это намного веселее, чем нудные занятия. Знаешь, люди ведь очень похожи внутри, на самом деле. И жизнь, в общем-то, проста, как разбитая бутылка. Главное - понять это сразу и навсегда, а всё остальное – это так, мусор, оболочка и ничего больше. Вот поэтому я и в Судзуране. Практикуюсь. А ты чего ждал? Семейной драмы? - усмехнулся он.
- Да нет, ничего такого я не ждал. Просто давно было любопытно. А кем ты хочешь стать? Ну, потом, после окончания?
- Это уже второй твой вопрос, кстати. А ты ещё на мой не успел ответить, - осадил Идзаки с кривоватой, но всё равно потрясной улыбкой хитрого лиса. Мол, нас на мякине не проведёшь, бдительность - форева!
- А вот у меня как раз, - Токио пожал плечами, словно извинялся, - семейные проблемы. Я даже не знаю, как объяснить. Отец всегда считал меня слюнтяем. Он босс и уважает только сильных личностей. Была бы у нас армия – отправил бы туда. А так – договорился, чтоб меня в трудную школу определили. Чтоб мужиком типа стал. Мать была очень против, плакала даже, но кто ж её слушать-то будет. Ну, а там я встретил Тамао, и он мне почти сразу заменил семью. Как-то так.
Токио нервно сжал и разжал пальцы рук. От напряжения слегка сводило скулы. Он вообще не привык делиться личными проблемами. А уж тем более - проблемами, связанными с семьёй. Поэтому он ничего не стал рассказывать о том, что с отцом у него не ладилось с самого детства. О том, тот предал их с матерью много лет назад, заведя себе любовницу на стороне: Токио тогда и трёх лет ещё не было. Нет, официально свою семью он не бросал, это бы подпортило ему репутацию руководителя крупной компании. Просто жена и сын всё реже видели его дома, особенно по выходным. В первое время отец даже иногда испытывал чувство вины. Тогда он водил Токио в зоопарк или на аттракционы, покупал ему мороженое и разные лакомства. Но потом... когда Токио исполнилось пять лет, в другой семье тоже родился сын, которого Тацукава-старший обожал. Токио сразу почувствовал, что тот ребёнок стал для отца куда более желанным, чем он сам. Он не знал, почему, и от этого незнания мучился вдвойне.
Сводный брат рос активным, умным, целеустремлённым, серьёзно занимался спортом. Был объектом воздыханий всех девчонок в классе и предметом гордости в семье и школе.
Токио не стал рассказывать Идзаки о том, как этот всеобщий любимец два года назад трагически погиб в автомобильной аварии, когда неисправный грузовик на полном ходу перевернул автобус с детской легкоатлетической командой, возвращавшейся с соревнований. И как с тех пор отец окончательно перестал общаться с семьёй, целиком уйдя в свой бизнес, и лишь регулярно выдавал им с матерью деньги на необходимые расходы.
Зато мать всю жизнь, как могла, старалась восполнить единственному сыну недостаток родительской любви и нежности. Видимо, поэтому он и вырос таким улыбчивым тихоней, скрывая за видимым дружелюбием детскую обиду и страстное стремление доказать отцу, как тот был не прав. Доказать во что бы то ни стало, что он ничем не хуже того погибшего парня. Доказать, что он может постоять за себя и тоже чего-то добиться в этой жизни.
- Так тебя что, прямо больного отправили, что ли? Твой отец совсем ебанутый, да?
- Это тоже второй вопрос, - поддел Токио, - но я отвечу. Нет, тогда о болезни ещё ничего не знали. А когда всё открылось, отец хотел забрать меня на домашнее обучение. Но тут уже я не согласился. Мне очень нравится наша компания. И маджонг нравится, и с Тамао круто общаться. Хотя он и молчит в основном. Но молчит совсем по-другому, чем мои родители. Короче, здесь я чувствую себя намного счастливее и безопаснее, как бы странно это ни звучало.
- Смотри-ка, ну я прямо зауважал сейчас твоего Сэридзаву. Тоже хочу научиться так молчать, чтоб за мной потом табуном богатые сыночки ходили, – в насмешливом голосе Идзаки пробивались нотки искреннего восхищения. - Ну ладно, проехали, - он криво усмехнулся, а потом внезапно, без всякого перехода, с мрачноватым равнодушием в голосе спросил: - Интересно, а Токаджи тебе тоже нравится, блаженный ты наш? Этому монстру раздавить такую фиалку, как ты, – раз плюнуть просто. Видимо, не слишком-то ты ему пока досаждал, раз до сих пор живой.
Лицо Идзаки оставалось бесстрастным, на Токио он в это время не глядел. Складывалось впечатление, будто сам с собой разговаривал. Потом он всё же посмотрел на Тацукаву и, слабо усмехнувшись, продолжил:
- Но это так, риторический вопрос был, можешь не отвечать. Ты там что-то про будущую профессию спрашивал. Не знаю, я ещё не определился. То ли юристом, то ли психологом хочу стать. Что, в принципе, одно и то же, по-моему, - блондин пожал плечами. - В любом случае, мне именно с людьми интересно работать.
- Манипулировать ими?
Идзаки не ответил, но взгляд сказал больше, чем слова.
- А зачем ты вообще спросил про Судзуран? Я что, так сильно не вписываюсь в его атмосферу? – на последних словах его брови сложились в забавные «домики». Во всём Судзуране так умел делать один лишь Идзаки. В исполнении любого другого человека такая мимика вызвала бы неконтролируемый приступ кавая, но только не в исполнении генерала ДжиПиЭс. Потому что у любого другого этот жест выглядел бы уморительным. А у Идзаки – опасным. Ибо говорил он вовсе не о желании обаять своего собеседника, а о том, что хозяин «домиков» всерьёз задумался, а не отправить зарвавшегося визави на тот свет. Причём без промедления.
- Не в этом дело. Как по мне, так ты идеальный ворон, - Токио нисколько не смутило, что он только что отсыпал мощный комплимент своему противнику. Для него это было совершенно нормально, и, не заметив расширившихся от удивления зрачков Идзаки, он медленно продолжил, в который раз уже стараясь как можно тщательнее подбирать слова: - Просто… помнишь, я тебе уже как-то говорил, что у нас гораздо больше общего, чем тебе кажется. То, что мы оба учимся в этой школе несмотря ни на что – это лишь одно из таких совпадений.
- Ну пиздец…А в чём же другие заключаются? Ну-ну, давай, продолжай меня и дальше удивлять, мой улыбчивый друг. Я уже понял, что ты весь полон невъебенных сюрпризов, как моя пепельница – вонючих окурков, – Идзаки явно вошёл во вкус и начал откровенно стебаться, чем впервые за эти долгие дни своей больничной жизни напомнил Токио того блондина-пересмешника, которого он знал уже не первый год. Поймав кураж, Идзаки продолжал с глумливым упоением развивать понравившуюся тему: - Только вот никогда бы не подумал, что я хоть в чём-то могу быть на тебя похожим. Белых рубашечек вроде бы не ношу, волосы тёмной лентой не перевязываю и с Сэридзавой томными вечерами не молчу наедине… Что между нами общего-то, я так и не понял?
Токио не улыбнулся. И вид у него стал пугающе сосредоточенным и упрямым, будто он в омут нырнуть собрался.
- Давай, колись, чё молчишь-то? - подначивал Идзаки. - Хотя я понимаю, мечтать не вредно...
Не успел Идзаки договорить фразу, как Токио тихо, но очень внятно, глядя прямо ему в глаза, с каким-то непонятным вызовом произнёс:
- Мы оба одержимы Генджи.
Повисла звенящая тишина. Токио показалось, что Идзаки даже дышать на какое-то время перестал. Он просто застыл в немом удивлении, потрясённо вытаращив глаза с внезапно расширившимися, как у наркомана, зрачками. Когда тишина стала уже совершенно непереносимой, а зрачки Идзаки успели затопить радужку его глаз, он резко выдохнул из лёгких застоявшийся воздух и неожиданно сиплым голосом произнёс, максимально разделяя слова нарочито долгими паузами:
- Что. Ты. Сейчас. Сказал?
На лице Токио промелькнула паника. Он даже вздрогнул от испуга, невольно вытаращив глаза в ответ, – до того устрашающе выглядел сейчас его собеседник, медленно выходивший из ступора. Однако, сделав над собой усилие, Токио не просто не стал отводить взгляда, а, напротив, нервно сглотнув и по-детски вздёрнув подбородок, упрямо повторил:
- Мы оба одержимы Генджи. Я давно уже в курсе, а ты пока не осознал этого до конца. Ну, или не хочешь осознавать. Оно и понятно, ведь ты ещё совсем недавно подсел на эту иглу…
- Да что за хуйню ты сейчас несёшь, Тацукава? – задохнувшись от возмущения, перебил его Идзаки. - Ты только послушай себя, придурок! Что за бред ваще? Какая игла, кого ты там осознал своей двинутой башкой, еблан недобитый?! Нет, по ходу, тебе какие -то неправильные лекарства выписывают. Ну, или в твоих мозгах поселились особо опасные паразиты, и я очень сейчас надеюсь, что это, блядь, не заразно! Ещё хоть раз такое ляпнешь когда-нибудь, я ведь и не посмотрю, что ты сраный инвалид, по асфальту нахуй размажу!
Выдав всю тираду без единой паузы, Идзаки понял, что у него тупо кончился воздух в лёгких, и он не сможет выдавить из себя больше ни слова. В комнате снова повисла такая тяжёлая пауза, что хоть взвешивай на весах . Идзаки, откинувшись на подушку, дышал рвано и тяжело, пытаясь успокоить свои не в меру расшалившиеся нервы, сам удивляясь такой внезапной вспышке острого гнева.
На Токио он не смотрел, но бешенство всё равно никак не хотело отпускать его, искажая красивое лицо до неузнаваемости и заставляя пульсировать вену шее. Токио с затравленным видом, как у нашкодившего щенка, сидел на колченогом стуле, непривычно сильно сутулясь и внимательно рассматривая кончики собственных ботинок. Он явно не ожидал такой ураганной отповеди и теперь находился в полном смятении – то ли встать прямо сейчас и молча уйти прямо, то ли дать беседе ещё один шанс. Он был уверен, что Идзаки понял его превратно, и что он обязательно сможет ему всё путёво объяснить, если только тот позволит.
Наконец, Токио осторожно, словно прощупывая обстановку на вражеской территории, взглянул на Идзаки и произнёс буквально на грани слышимости:
- Шун, ты, наверное, меня просто не так понял.
- Вот же чёёёёрт! – в ответном восклицании Идзаки сквозила даже не досада, а уже тотальная, ничем не прикрытая, буквально вселенская безнадёга. – Уж лучше бы меня те уроды из банды Мордастого насмерть забили, чем мучительная смерть от твоих закидонов. Ну вот какого хрена ты сейчас это делаешь? Кто тебе вообще позволил меня по имени называть, скажи, пожалуйста? – тоскливо спросил он у вконец обалдевшего Токио, возводя глаза к потолку. - Ладно, так уж и быть, - вдруг спешно произнёс он, стремясь предотвратить новый поток бурных оправданий от подавшегося вперёд Тацукавы. – Валяй, развивай свою дебильную теорию дальше! Уж больно любопытно будет услышать от тебя правильную версию всей этой хуиты. И особенно - что же на самом деле подразумевает под одержимостью больной на всю голову адъютант Сэридзавы. Может, я заодно пойму, на кой хрен ты лез ко мне целоваться в первый раз. Так что давай, сказал «а» - говори теперь и «б». Всё равно хуже не будет, хуже уже и так некуда…
Токио всмотрелся в лицо своему собеседнику, пытаясь поймать его взгляд, но Идзаки демонстративно отвернулся. Тогда он, наконец, решился снова заговорить - с видом человека, приговорённого к смерти на гильотине.
- Понимаешь... Я ведь тоже когда-то больше всего хотел быть правой рукой Гэн-сана, но вот не вышло как-то. Только не перебивай меня сейчас, ладно? - успел опередить Токио очередной едкий комментарий вновь оживившегося блондина. - Не знаю, удастся ли это сделать тебе, но вижу, что ты уже близок к цели. И всё равно хочу тебя предупредить, что с Генджи Такия очень легко обмануться. Не потому, что он способен кого-то предать или обмануть, нет. Просто у него всегда найдутся новые цели и новые мотивы, чтобы двигаться дальше. Дальше тебя или даже без тебя...
- Эй, Тацукава, это ты сейчас обо мне говоришь или о себе? Лично я в упор не могу представить Генджи в роли дальновидного политика с кучей планов в голове. По-моему, это самый ебанутый и непредсказуемый вожак стаи, который только может случиться в Судзуране! Из тех, кто и сам не знает, что сотворит в следующую минуту. То ли сигаретой угостит, то ли в морду даст. Так что ты о каком-то другом сейчас Генджи толкуешь, не иначе.
Последние слова Идзаки произнёс с плохо скрываемым восхищением, чему-то при этом улыбнувшись краешками губ и уголками глаз. Токио снова внимательно вгляделся в его лицо, будто стремясь уловить и запомнить это выражение ... Выражение… нет, не счастья... и даже не удовольствия... а некой внезапно исполнившейся мечты, которую порой так выматывающе долго носишь в себе, что постепенно и сам перестаёшь в неё верить... Это чувство было до боли знакомо и самому Токио. И он знал, что когда такое происходит, то даже и умирать совсем не страшно. Он знал, потому что это знание ему подарил Тамао Сэридзава. Он знал, и поэтому всегда безошибочно угадывал это чувство в других людях. И всё-таки не удержался от вопроса:
- Но если он такой ненормальный, то зачем ты с ним?
- Ох, ну ты и мозгоёб, Тацукава! И как только твой босяк тебя терпит? Или ты его кормишь за то, чтобы он терпеливо слушал твои байки и психологические бредни? Даже и не подозревал, что ты такой зануда!
Идзаки снова, в который уже раз, закатил глаза. Причём сделал это настолько театрально, что Токио явственно почувствовал лёгкую нотку фальши в этом спонтанном всплеске чересчур праведного гнева. Очень маленькую такую нотку, но она тотчас же будто расставила всё по местам. Видимо, Идзаки и сам не смог бы ответить, почему он с Генджи. Возможно, никогда не задумывался над этим. Или задумывался, но так и не смог увидеть чего-то самого главного. Того, что заставляет слепо идти за своим лидером, куда бы тот ни позвал. Подчиняться любым его приказам, пускай и выраженным в виде негромких и зачастую невнятных просьб, зато без намека на вопросительные интонации. С радостью воплощать в жизнь чужие идеи, какими бы безумными они ни казались. Причём в случае с Идзаки и Такией эта неизменная готовность к подчинению одного другому никак не отражалась на их внешнем поведении. Подкалывали главари ДжиПиЭс друг друга практически на равных. В дартс Идзаки каждый раз беззастенчиво обыгрывал Такию, не давая ему ни малейшей форы. Они частенько устраивали спарринги под открытым небом или просто дурачились, сначала избивая друг друга до кровавых соплей, а потом валяясь в пыли и хохоча в полной эйфории так, что их ржач был слышен даже за школьным забором.
И только хорошенько приглядевшись, можно было заметить, что глядят они друг на друга абсолютно по-разному. Если Идзаки смотрел на лидера ДжиПиЭс всегда с восхищённым одобрением, чуть ли не с обожанием, и всегда старался держать его в поле зрения, то Генджи, в свою очередь, предпочитал смотреть куда-то внутрь себя, поневоле создавая вокруг своей персоны ощущение небольшой, но чётко выраженной дистанции. Этакой ауры отчуждения, которую ещё никогда и никому не удавалось преодолеть. Даже Идзаки. И уж кому-кому, а Токио Тацукаве было известно об этой такиевской особенности намного лучше, чем любому из нынешних судзурановцев. Ведь ему самому за несколько лет общения с Генджи в средней школе так и не удалось сломать эту невидимую стену, несмотря на все старания. И для него сын якудзы уже тогда оставался одинаково далёким и недоступным - как во время их внезапных ссор и детских обид, так и в моменты самых чистых и искренних проявлений нерушимой детской дружбы. Из тех, что обычно заканчиваются клятвами «быть вместе навсегда» или почти интимных признаний «я сейчас расскажу тебе страшную тайну, только ты никому о ней не говори!». Сам Токио в те годы сделал для себя однозначный вывод о том, что Генджи никому и никогда не доверяет до конца. И что по-настоящему назвать себя его другом сможет лишь тот, кто наконец-то сумеет растопить ледяную шапку поверх этого клокочущего вулкана. Тацукава не был уверен, что хоть кто-нибудь в Судзуране способен совершить такое чудо. Но если оно всё же произойдёт, то точно не стараниями Идзаки…
- Ку-ку! Эй, ты куда там снова улетел, Тацукава? Глюки очередные ловишь? Или задумался о своих сложных взаимоотношениях с Сэридзавой? Типа кормить его дальше или не кормить! - Идзаки внезапно примирительно ухмыльнулся: - Интересно, а наш прежний договор о вопросах и ответах ещё в силе? Если да, то теперь моя очередь. Ты тут сегодня так много и так загадочно вещал о нашем главаре, что я просто не могу не спросить: а тебя-то что с ним так связывает? Слышал, что вы учились когда-то вместе в одной школе и даже были там завзятыми корешами... Это правда? И что произошло дальше? Девчонку не поделили?
- Да ну какая девчонка? Мы тогда о них и не думали. Просто так вышло. Я же тебе говорил, что когда у Генджи появляется какая-то серьёзная цель, он инстинктивно начинает искать себе равных, сбивать свою собственную стаю. Или, наоборот, действует в полном одиночестве. Для него важны не столько сильные сторонники, сколько достойные противники. А вот лишний балласт ему вовсе не нужен. Ну, мне так кажется. А может, ему просто стало неинтересно со мной, когда наступило время биться со старшеклассниками из соседней школы. Он тогда стал совсем невменяемым, будто специально повсюду смерти искал. Вечно лез на рожон, рыскал по чужой территории, даже на нож один раз напоролся. Еле откачали.
- Почему? - с нажимом спросил Идзаки. Видно, старался разгадать, какие ключи подойдут к тому человеку, за которым он пошёл.
- У него в это время дома что-то творилось. Отец вроде выгнал мать Генджи из дома. Точно не знаю - сам он к этому времени уже перестал посвящать меня в свою жизнь. Да и вообще будто перестал меня замечать. Старался держаться подальше, говорил, чтобы я не лез в его дела, что добром это не закончится. И что мне же будет лучше, если я найду себе новых друзей. А при последнем разговоре заявил, что он не может меня бесконечно защищать. Что он вообще не может никого защитить, пока не вырастет и не сумеет подвинуть своего отца.
- И ты что?
- Я тогда так и не понял, что он имел в виду, мне всё казалось ужасно несправедливым. Мой отец вот тоже далеко не подарок, но ведь это не повод вымещать свои обиды на друзьях, правда? Кстати, он тоже был против, чтобы мы общались с Генджи. Не запрещал, конечно, мы же редко с ним общались. Но пару раз такую рожу состроил при одном лишь упоминании Такии, что я и сам всё быстро понял. А потом я смирился и стал жить так, как будто и не знал никакого Генджи. Перевёлся в Судзуран и встретил там Тамао. А тот вообще не в курсе, кто его отец, но это совсем не помешало нам быть вместе. Потому что дружба никогда не должна зависеть от семьи, какой бы та ни была. Иначе - скажи, что это за дружба вообще? А потом в Судзуран пришёл Такия. И я не знаю, что теперь будет. Я не знаю, зачем он пришёл. Но я подозреваю, что это опять как-то связано с его отцом. И если я прав, то Такию будет не остановить. Он или победит, или сдохнет. Уж мне-то это точно известно, потому что я видел, на что он способен.
Снова повисла напряжённая пауза. Токио не знал, что бы он ещё мог добавить к своему и без того слишком длинному монологу. Он не знал, как его закончить. Он выдохся и чувствовал себя измотанным. Он не думал, что выворачивание души на изнанку окажется настолько утомительным занятием. И пока что не чувствовал никакого облегчения, хотя вроде как должен был. По крайней мере, ещё совсем недавно он искренне надеялся на это.
Идзаки, в свою очередь, не знал, как реагировать на услышанное. В его голове крутились десятки вопросов. Но он ещё не был готов услышать на них ответы. А возможно, что и не хотел. Или хотел, но не от Токио. Хотя... один вопрос всё-таки стоило задать.
- Ну и как вся эта байда связана с тем, что ты пытался меня облизать в первый день? Что означал этот твой уёбищный поцелуй?
- Просто проверял, дышишь ты ещё или нет, - стараясь выглядеть максимально честно, ответил Токио.
Не станешь ведь объяснять такому парню, как Идзаки, как и почему кого-то тянет порой на проявление любопытства с лёгкой примесью мазохизма. К примеру, желание попробовать на вкус того человека, который сумел, сам того не ведая, заменить тебя. Встать на твоё место. Встать рядом с тем, кто несколько лет был отражением тебя самого, был тебе самым лучшим другом. Попробовать и понять - ну вот чем он оказался лучше тебя? Круче тебя? Почему именно он заслужил это место? Он, а не ты...
Идзаки же впервые за долгое время не отреагировал на слова Токио, как будто был под гипнозом. Он почти завороженно наблюдал за этим странным парнем, который только что умудрился поведать ему историю своей многолетней дружбы, по непонятным причинам прерванной на самом пике. Фрагменты чужой судьбы проплывали у него перед глазами, будто кадры из какого-то грёбаного арт-хаусного фильма, которых он, вообще-то, всегда терпеть не мог. Но этот фильм здорово цеплял. Он и сам не знал, почему, просто не смог этого не почувствовать в глубине своей насквозь циничной, как ему ещё совсем недавно казалось, души. В истории была какая-то несомненная загадка, ответ на которую всё время маячил где-то на краю сознания, но упорно не давался Идзаки, как бы он ни бился. Паззлы мозаики ни в какую не хотели складываться, но Идзаки знал, что у него ещё полно времени, и он обязательно найдёт ответ.
Гораздо больше его беспокоил тот факт, что рассказ Токио как-то неприятно и в то же до упоения сладко разворошил в нём полузабытые воспоминания о себе самом. О том, каким он был когда-то очень давно. Настолько давно, словно и не в этой жизни вовсе. Идзаки вдруг яркими, почти болезненными флешбэками начал вспоминать, о чём он тогда так сильно мечтал, что даже тихонько молился по ночам с маленькой дрожащей свечкой в руках. От каких слов он мог впасть в глубочайшую депрессию. Чем он тогда дорожил больше всего на свете, буквально до слёз, в неотрывном страхе однажды это потерять и больше никогда уже не вернуть. И что так истово, так люто ненавидел всем своим сердцем, тогда ещё по-детски чистым и неиспорченным.
А ещё, помимо всего прочего, он был потрясён какой-то тихой и незаметной мудростью того двинутого на всю голову чувака, что сидел сейчас перед ним. Который зачем-то называл его по имени и постоянно лыбился своей счастливой улыбкой восторженного суслика (и как у него только челюсти не свело до сих пор?!). Но странное дело - эта улыбка уже почему-то больше не напрягала, а казалась неотъемлемой частью чужого лица, такой, как бывают у кого-то родинки или шрамы.
И Идзаки был вынужден признать один несомненный дар Токио Тацукавы: способность каким-то совершенно непостижимым образом увидеть за всякой разномастной чепухой наиболее важные, знаковые вещи. Извлечь из случайно брошенной, абсолютно ничего на первый взгляд не значащей фразы самую суть. А главное – в любом человеке уметь увидеть и распознать ту подводную часть айсберга, что практически всегда скрывается под его вершиной. Наверное, именно поэтому многие его выводы и прогнозы казались настолько
точными, что им хотелось верить сразу же и безоглядно, как бы парадоксально они ни выглядели на первый взгляд.
Оглушённый этими открытиями и враз нахлынувшими чувствами, Идзаки понял, что ему в итоге совершенно нечего ответить Токио. Эта нежданная исповедь окончательно выбила его из колеи и лишила способности не только кого-то стебать и подкалывать, но и вообще здраво рассуждать хоть о чём-нибудь. Откровенно говоря, он устал. Очень устал. Просто до изнеможения. Будто и не шло уже дело на поправку. Будто он намеревался заболеть ещё больше. Слишком эмоциональным выдался сегодняшний разговор, слишком много чего было озвучено и обнажено. И он уже почти жалел, что пошёл на это. В его мире давно не было места сантиментам, жалости, рефлексии и всяческим интимным признаниям. Он от этого отвык и категорически не желал привыкать снова.
Внезапно перед глазами мелькнула картинка, от которой ему стало просто физически плохо: он избивает Токио во время боя. Сгибает его пополам ударом колена поддых, хватает за волосы левой рукой и вышибает правой пару зубов так, что брызги крови разлетаются вокруг фонтаном, а потом уже двумя руками бьёт его окровавленное лицо об колено. И Токио, теряя сознание, падает, как подрубленный. Спазм отвращения судорогой прошёлся по всему телу. Потому что сама мысль о возможности такого исхода вызывала острый протест и бурное, отчаянное неприятие. Всё перевернулось с ног на голову. Идзаки знал, что это лишь временная слабость, и рано или поздно это всё равно пройдёт, не может не пройти. Следом
пришла другая мысль. Он понял, что готов пришибить Тацукаву прямо здесь и
сейчас, не дожидаясь никакой финальной битвы. За всю ту херню, что тот с ним сотворил.
Хотя... нет, не всё ещё поменялось в этом мире. Мордастый Токаджи вот точно остался. Ублюдок, чью мерзкую рожу он превратил бы в кровавое месиво с преогромным удовольствием, даже наслаждением. Ещё бы и джигу потом станцевал на его теле, распростёртом в пыли или втоптанном в грязь, как уж там получится. Вот только выкарабкаться бы отсюда поскорее! Ему даже и повод не понадобится. Повод нужен Генджи. Ну что ж, он подождёт. У него хватит сил. Да и как там было про месть и холодные блюда? В общем, ему нужно время, чтобы разобраться со всем этим. Привести свои мысли в порядок. Стряхнуть морок затянувшейся беседы и стать самим собой. Не прошлым, а нынешним. Идзаки и сам не заметил, как принялся мысленно просить Токио уйти. Просто встать и уйти. Потому что послать его нахуй по старой привычке тоже уже не получалось. Ну надо же...
Токио всё это время безотрывно наблюдал за лицом Идзаки, сохраняя полное молчание. Спокойно, вдумчиво и сосредоточенно. Тишина на этот раз была удивительно естественной. Как река, несущая свои мирные воды в тихой долине. Как затухающий в ночи костёр, отдающий последнее тепло засыпающим от усталости путникам. Как облака, медленно плывущие по необъятному синему небу. Или как одинокая птица, свободно парящая в вышине. Токио смотрел и без труда распознавал те эмоции, что сейчас поочерёдно захлёстывали его собеседника. Он умел наблюдать. Он умел видеть. Он умел чувствовать людей независимо от того, как к нему относились и за кого они на самом деле его принимали.
И он точно угадал тот момент, когда – всё. Пришло время уйти. Без лишних слов, выяснений и напряжённых попыток свести всё к юмору, к фальшивой, натянутой шутке. Уже у самой двери Токио всё-таки не выдержал и, полуобернувшись, с улыбкой произнёс:
- Поправляйся, Шун.
Дверь плотно закрылась за ним. На прикроватной тумбочке слегка увядшие синие хризантемы качнули головками своих цветков.
***
- Привет, Тацукава!
В проёме двери нарисовалась знакомая копна светлых волос, а потом появилось... Мда-а... Лицом это было трудно назвать. Все следы эпичной драки так живописно проступали на нём, что их не могли скрыть ни стильные солнцезащитные очки, ни неуклюжие попытки воспользоваться дешёвым тональником.
- Не ждал? Прости, что без цветов, я их даже матери своей не покупаю, - хохоток вслед получился наполовину издевательским, наполовину - извиняющимся. - Ну, как ты тут?
- Рад тебя видеть, Идзаки... Шун... Я нормально, как видишь. Говорят, жить буду. По крайней мере, ещё какое-то время, - ответная улыбка была слабой, но ироничной.
- Да брось! Никто не знает, сколько там кому отпущено. И, как по мне, так хвала небесам, что не знает!
- Кстати, о небесах. Ну и что, небо действительно выглядит намного синее с вершины Судзурана?
- На вершине не я, ты же знаешь. Не льсти мне лишний раз. Но ты прав, чёрт, как же ты прав, чувак! Я ещё в жизни не видел такого синего неба, как после битвы!
Пьяный от распиравшего его счастья Идзаки не смог сдержать широченную улыбку на своём обезображенном уже в который раз за эти месяцы лице. Почти такую же улыбку, которая обычно светилась на лице самого Токио.
- Ну всё, я на минутку заскочил. Спецом тут ждал за углом, когда твой друг в сандаликах ушлёпает. Ему сейчас несладко, сам понимаешь. Не хотелось бы попадаться ему на глаза в такой момент. В общем, поправляйся там и все дела...
Идзаки повернулся к двери и широким, пружинистым шагом вышел из палаты. Чтобы ровно через три секунды так же стремительно вломиться обратно. Он решительно двинулся к кровати и, не дав Токио опомниться, наклонился и звонко чмокнул его в бледную щёку.
- Возвращаю тебе должок, красавица. Только не обольщайся, это был всего лишь дружеский поцелуй. Даже пока что ещё не братский. И да, я рад, что тебе удалось выиграть своё личное сражение, Токио. Правда, рад.
И, уже выходя второй раз из палаты, Идзаки бросил на ходу, не оборачиваясь:
- Возвращайся быстрее, чувак! Кажется, по тебе много кто скучает.
Последнее слово гулким эхом многократно повторилось в пустом больничном коридоре.
@темы: фанфики, Crows Zero