Смотренное и в процессе

Учитель старшей школы 2003/Kou Kou Kyoushi
2 серия.Тараканы... такие тараканы у всех героев *усмешка* пока не особенно цепляет (может со мной действительно что то не то?Оо)
Интересна психиатр, с ее замашками-провокациями. Наохико красив, но уныл и мне его не жаль, пока (может не поймала волну) но кто откровенно радует глаз это Наримия Хироки - очаровательная сволочь)) и залипла на завуче (или старшем преподе) Kyomoto Masaki. ммм...какая внешность, не могу отделаться от мысли как он в этой роли напоминает мне Тамуру Масакадзу, но более молодого. (Концерт 1996)
нашла забавные фото

upd дорама хороша, но гг вызывает острое желание прибить его тапком и нарастающее раздражение. Поэтому откладываю до лучших времен.

UPD
досмотрено. Раздражение, точнее нелюбовь не подвели. Не так уж приятно смотреть в собственное отражение. Дорама добротная, если бы не "отзеркаливание" то вероятно меня бы накрыло и ангстило) но увыыы... Масаки действительно прекрасен, а его фраза
"Никогда не женись на той, которую любишь на самом деле. Иначе всю жизнь не сможешь расслабиться и покоя тебе не будет." - вызвала теплую улыбку. Люблю таких "волков", хотя сам лишь сдувшийся презерватив воздушный шар Наохико. И когда я стал таким?

запись создана: 09.04.2015 в 18:10

@темы: мысли вслух, мужики, Япония, дорамы

---

да, хочу. Очень

А какая радость ваша?
и желательно оттуда не выходить)


А какая радость ваша?

постель в утреннем лесу?
пикантно) без комментариев

@темы: тесты

---

Мдэц... было бы смешно) *рука-лицо*

А что предпочитаете вы?

закурить что ли снова?Оо это я типа решил так пошутить а результат - налицо)))

вообще то истинный выбор был

I

А что предпочитаете вы?

II

А что предпочитаете вы?

III

А что предпочитаете вы?

@темы: мысли вслух, личное, из избранного, тесты

---

Иди, начерти пару формул

*кликабельно*

@настроение: в любви я Эйнштейн!

@темы: кино, арты, юмор, клипы

---

Цитаты от Челентано

+8

@темы: юмор, цитаты

---

Оно меня дожрало....

Фику быть

Download HIM Poison Girl for free from pleer.com


Cкачать Нет [... Вырываясь на свет из бесплатно на pleer.com

---

Потырил у Jutacu

АПД ребенок прошел тест и оказался Дамблдором, от чего пришел в полный восторг)) директорство в школе для детей с особыми способностями - для нее это показалось интересным *нервный смешок* побывала бы она в моей шкуре, госпожа-директрисса.... тут с двумя иногда справиться сложно, обычными

Итак, ваш новый мир

Вы – капитан пиратского космического корабля. Ну, с одной стороны, вас сложно однозначно назвать пиратом – не так уж много в вашей деятельности преступной составляющей. Но, с другой стороны, современные космические законы достаточно жесткие, а потому, так или иначе, вам приходится их нарушать. Вот и получается общей внезаконный статус. У вас небольшое, невзрачное, но очень крепкое суденышко с проверенной командой преданных друзей. Вы много путешествуете по бескрайним просторам космоса, занимаетесь куплей и продажей мелких вещей, доставкой грузов и пассажиров, иногда – контрабандой, но это уже совсем другая история. Очень часто у вас случаются серьезные столкновения с пиратами – но благодаря маневренности корабля, слаженной работе команды, смекалке и удаче все заканчивалось более чем благополучно. Случаются и столкновения с представителями космической армии или межгалактической полиции, со стражниками и патрулями, то тут вы больше полагаетесь на хитрость и скорость, потому что к прямой конфронтации не готовы. миры вокруг нас да что ж тут нового? *смешок* просторы космоса - оказывается моя судьба...

@темы: из избранного, тесты

---

спер у U.G.L.Y.

14.04.2015 в 15:04

Пишет  U.G.L.Y.:

Позитив!..картинке


упер у Свин Вонючка:

дабротнае рукаводства

всигда ему следую!

@темы: юмор, из избранного

---

Fox/ キツネ

волшебный лес

раз

и...два...

ладно, и три...

куда уж без него? жаль снега на него не хватило

@темы: гифки, бре-е-ед..., TOKIO

---

Большой день маленьких существ

Два маленьких и рыжих клюва рядом
Под утро высунувшись из объятий сна
И теплой кучки, бывшей день назад халатом.
Мы устремляемся на встречу новым битвам дня.

Сперва бы надобно проверить свою дачу,
И наконец докончить тяжкий тамошний аврал
Ведь измельчить линейки и бумагу - это же задача!!!
И надо все упрятать так, чтоб в обморок хозяин не упал.

На очереди дальние вершины Эвереста,
Добрались!
Лезли так, что из ушей аж валит пар.
Мммммм! Даа! На вкус все очень, очень интересно.
И Зюскинд, и да Винчи, и испанец Кортасар.

Так-так, и что там у нас дальше???? О, да!
Конечно! Её шкаф!
Постель там мягка и тепла,
Усилиями прошлых дней туда натаскана еда.

Да, кара будет....но...
ведь прошлая ничуть не помогла.
Поспали.
Аккуратно, задом
не приключилось бы беды!!
Мы выбираемся.
За окнами темнеет синь небес. Мы выстроились в ряд...
Настало время утолить две жажды - мести и воды.
Куда же задевался тот мяукающий серый гад???

.... ой-ой, как вы не вовремя пришли, мы вас не ждали.
Нет- нет, мы рады,
ведь без вас минуты были так пусты.
Что, что? Кто? Мы?
Мы капельку вдоль шкафа погуляли. Да-да, мы были ангелочками!
Быть может, вы отпустите головки и хвосты...

@темы: арты, стихи

---

узор

Узор..Нарисован..? Выжжен.
На уровне тонких тел.
Любовь не бывает "бывшей",
Как нету "чужих" детей.

Подобие связи кровной,
Но..Всякие "но" откинь;
Добротней татуировки,
Привычней родной руки.

Из трёхлепестковых лилий..
Геральдики высший класс -
И все,кого мы любили,
Придя,остаются в нас

Живучим,глубинным корнем,
Собой насыщая тон.
Не веришь? А сердце помнит.
И там не забыт никто.

арт Samara Death, стихи Ирина Р.

@темы: арты, стихи

---

Смотрел тут свои старые видяшки... и чем больше смотрел, тем сильнее западала мысль на кроссовер. Только надо чтоб фон выровнялся, уж очень не хочу в ангст скатываться

@темы: мысли вслух, клипы, ANK, творьчество

---

... Мыслями иду назад,
Током согреваю память
Всё,что я не смог сказать
Ядом сердце отравляет...

Кто-то потревожил ночь,
Исчезая улыбнётся
Я не знаю чем помочь,
Сердце всё же бьётся...бьётся...(с)

завис на этом арте.... он фантастичен

@темы: арты

---

Подарок от Фея <З

13.04.2015 в 11:29

Пишет  Очень Добрый Фей:

"Соседи"
Поскольку авитаминоз, кризис и полный форзац (вы заметили, что везде есть ЗЭ?), хочется позитива. Нету? Сделай сам...
Выросло из пары фраз, которыми мы как-то ночью перекинулись с братишкой)))
А вообще, хочу это подарить Тору. Потому что .
А если бы вы знали, сколько раз я это садился писать...

Понедельник - день тяжелый. И господин Ам был в этом вполне уверен. Для начала, с самого утра его преследовали неудачи - убраться с паркинга удалось далеко не сразу из-за авто какого-то сильвера, заглохшего прямо посреди выездной дороги. Потом господину Аму довелось второй раз побывать в пробке. Конечно, обычно у господина Ама была масса времени до начала рабочего дня, ведь он покидал Эос рано, предпочитая немного поработать в тишине вместо того, чтобы торчать в пробках. Однако в этот понедельник все было иначе.
Господи Ам ночью почти не сомкнул глаз. Ведь его соседи устроили очередной секс-марафон...

Вспоминая об этом Рауль страдальчески закатил глаза. Началось все, как обычно - с легкой вибрации потолка, о которой возвестили тихие позвякивания подвесок хрустальной люстры. Вообще-то Рауль уже давно собирался ее поменять, но все откладывал. Нравилось господину Аму наблюдать дисперсию света, преломляющегося в десятках граней... Однако соседство с Первым Консулом Ясоном Минком грозило обвалить все это сверкающее великолепие Советнику прямо на ноги.

Рауль раздраженно откинул прядь волос, упавшую на глаза. Еще одна головная боль. Как, спрашивается, с этими локонами можно продуктивно работать? Вечно лезут в глаза, норовят кончиками утонуть в реактивах, если слишком низко наклониться... Один раз это им удалось, после чего все сотрудники лаборатории имели возможность увидеть свое непосредственное начальство с торчащими в разные стороны слегка обуглившимися волосами. И привести этот ужас в порядок стоило немалого труда!
"Подстригусь", - мстительно подумал Советник.
Все сегодня шло наперекосяк!
А всему виной... Всему виной Ясон, который взял за правило по ночам проверять насколько прочны в Эос перекрытия. Рауль уже пытался поменять спальню и кабинет местами. Но в там спать оказалось еще хуже, потому что почти каждую ночь Первый Консул не терпел однообразия. Поэтому устраивал своему пэту тренировки и в собственном кабинете, находившемся прямо над новой спальней Советника. А с рабочего стола Первого Консула было чему падать. Например, подаренному кем-то в прошлом году пресс-папье из иридия. Грохот от его падения мог заглушить по мнению Рауля любой другой. И, что характерно, падала эта дура обычно часа в три ночи. Разумеется, после такого господин Ам засыпал с большим трудом. Поэтому пришлось обратно перебраться в спальню. Что, конечно же, дела не поправило.
И вот вчера Рауль не выдержал. Он разбудил Кима и потребовал у того швабру. Фурнитур спросонья не сразу понял, что от него требуется и на всякий случай сразу начал драить пол в гостиной. Отобрав у не проснувшейся мебели мокрую швабру, господин Ам вернулся в свою спальню, примерился и метнул снаряд в потолок. Швабра не пострадала, как и продолжавший все сильнее колебаться потолок. Тогда Рауль заставил Кима принести что-нибудь подлиннее. Но оказалось, что из длинного в апартаментах Советника есть только три швабры и громоздкий торшер. У Рауля ушло пятнадцать минут на то, чтобы связать две швабры, используя подручные средства. На протяжении всего этого времени Советник не единожды ловил себя на мысли, что подвергает свою жизнь опасности. Ведь сила и частота колебаний все увеличивались, вызывая у господина Ама закономерное беспокойство. А вдруг перекрытия не выдержат?
Когда швабры были прочно связаны (после попытки постучать в потолок не очень хорошо связанными швабрами одной из них Рауль получил по лбу), Рауль принялся барабанить по потолку со всей силы. Через пару минут, когда у Советника устала рука, грохот наверху прекратился.
Рауль растянулся на кровати, намереваясь погрузиться в блаженное забытье сна, но тут раздался стук в дверь.
Ким осторожно заглянул в спальню хозяина, и увидев, что господин Ам не спит, доложил:
- Там Первый Консул, господин. Хочет с вами поговорить...

*рыдает от смеха* спасибо, Птиц!!!

@музыка: We Are The Champions - Queen

@темы: пч, юмор, фанфики, друзья, ANK

---

"Зажигалка" from fandom Crows zero 2013 on Vimeo.

---

для D~Ary-4an

Название: Ещё одна копия
Автор: fandom Crows zero 2013
Бета: fandom Crows zero 2013
Размер: миди, ~ 6500 слов
Пейринг/Персонажи: Тацукава Токио, Миками Манабу, Миками Такеши, упоминаются и другие Вороны.
Категория: джен
Жанр: death-фик, драма, дарк
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Не ходите на заброшенные заводы.
Предупреждение: смерть персонажей, мат
Для голосования: #. fandom Crows zero 2013 - работа "Ещё одна копия"

Очередная идея близнецов как обычно попахивала безумством и дуростью, и пришли они с ней почему-то именно к Токио.
— Мы тут такое узнали… — начал один, и второй тут же подхватил: — Знаешь полуразрушенный завод на краю города? Говорят, под ним есть катакомбы, которые не до конца изучены. Пойдём с нами? — предложили они в унисон.
Токио молча переваривал выданную ему информацию и открыл было рот, чтобы спросить, с какого перепуга он должен тащиться хрен знает куда, как братья вновь перебили его:
— В общем, мы завтра зайдём часиков в семь — лучше пораньше пойти. И фонарик не забудь, — и близнецы свалили.
Поразмыслив, Токио пришёл к выводу, что незапланированный поход с этими придурками — не самая плохая идея убить время летних каникул. Поэтому когда на следующее утро раздался стук в дверь, Токио уже был готов к «большому путешествию».
Впрочем, солидная подготовка Миками заставила его присвистнуть: разгрузки и рюкзаки братьев были набиты битком, правда, пока неизвестно чем.
— Ощущение, что вы за кладом собрались, — пошутил Токио.
— Да ты что, какой клад, там нет ничего, — подозрительно быстро начали отмазываться братья.

До нужного места они добрались часа через два, и Токио понял, почему близнецы предложили идти с утра: позже пришлось бы топать по жаре, и притом в набитом людьми транспорте.
Перед входом на завод Манабу полез в нагрудный карман и вытащил оттуда аккуратно свернутую бумагу, с не меньшей осторожностью развернул её, и Токио увидел карту, явно нарисованную от руки, но чётко и аккуратно, испещрённую какими-то пометками. Сверяясь с ней, Манабу повёл их мимо полуразрушенных зданий, сваленного в кучу железа, груд механизмов от каких-то больших машин.
Токио вспомнил, что после войны завод реорганизовали и начали производить сельскохозяйственную технику, экспортируя её в ближайшие страны. Благодаря этому развивалась и инфраструктура города. В нем даже появился парк развлечений, не говоря о двух кинотеатрах. Вот только потом завод не пережил очередной кризис, в странах-импортёрах появились свои производители, один за другим стали закрываться цеха, массовые увольнения повлекли за собой забастовки. В общем, для города наступили трудные времена. Часть рабочих, приехавших в своё время из других городов в поисках лучшей жизни и высокого заработка, вернулись обратно. Другие, помыкавшись, нашли работу в доках и на маленьких предприятиях. А завод оказался заброшенным. Какое-то оборудование перебросили на другие заводы, что-то растащили местные. Некоторые здания облюбовали бомжи, но жили они поближе к выходу. В остальные же цеха начала наведываться молодежь.
Целью подобных вылазок был не столько поиск чего-то интересного, сколько сам факт приключения. Слух о катакомбах, подтверждённый парочкой таких «поисковиков», сделал территорию завода ещё более привлекательной.

Токио с любопытством осматривался по сторонам: то и дело взгляд натыкался на граффити и надписи на стенах, причём последние не всегда были цензурными. Побывал здесь даже кто-то из Судзурана (у Токио возникло подозрение, что это были Миками — все знали о любви близнецов к «наскальной живописи»). Из творчества неизвестного ворона можно было сделать вывод, что Хосен сосёт, а Сэридзава лучший. Причём первую надпись пытались убрать, но не вышло.
— Кстати, Токио-кун, у тебя клаустрофобии нет? Под землёй не испугаешься? — вопрос Такеши прозвучал неожиданно, а главное — вовремя, о чем ему и сообщил Токио:
— Да, наверное, нормально, раз согласился на вашу авантюру, — заметил он, и братья заржали.
Они дошли до огромного полуразрушенного здания, бывшего, вероятно, каким-то цехом. Манабу, спрятав карту, полез в рюкзак:
— Всё, теперь доставайте фонарики.
Подтянув лямки своего рюкзака, Токио направился следом за братьями, которые уже скрылись в стенном проломе.
Под ногами хрустели битые стёкла, осколки кирпичей чувствовались даже через толстую подошву кроссовок. Свет фонарика то и дело выхватывал куски арматуры, отбрасывавшей на стены причудливо изогнутые тени. Иногда луч словно проваливался в темноту коридоров или других помещений и терялся во мраке.
Близнецы примолкли. Теперь был слышен только звук шагов, шорох и какое-то шуршание — похоже, здесь водились крысы.
Молча идти было скучно, и Токио спросил:
— А что, собственно, мы ищем?
Шедший впереди Манабу остановился. Такеши, который оказался чуть дальше, обернулся к ним:
— Вы чего застряли? Идём, по дороге расскажем.
Манабу подстроился под шаг Токио и дальше они пошли рядом.
— Понимаешь, Тацукава-кун, где-то здесь есть не только катакомбы, но и секретная лаборатория, которую построили в годы войны.
— Чего? – удивился Токио.
— Лаборатория, — повторил за братом Такеши, — секретная. Карта, по которой мы сейчас идём, досталась от Акиры, может быть, слышал про него? — обратился он к спутнику.
— Это который пару-тройку лет назад чуть Судзуран не спалил?
— Он самый. Странный был парень: вроде бы тихий и спокойный, никогда на рожон не лез, первым драк не начинал. На Риндамана, кстати, похож. Но вот как крышу снесёт — всё, туши свет! И главное — хрен угадаешь, когда рванёт. Рассказывали, что однажды его в переулке тормознули какие-то парни, человек семь было. То ли закурить попросили, то ли, как водится, потрясти карманы решили. Только вот из переулка вышел один Акира. А гопота та чуть ли не месяц потом в больнице отлёживалась.
— Ага, страшный был человек, — подхватил Манабу, замедливший шаг, чтобы принять участие в разговоре. — Зато он однажды второкурсника от тюрьмы отмазал. Того обвиняли в ограблении магазина, а алиби у него было никакущее — типа в кино ходил. Так Акира не только это подтвердил, хотя хрен знает, как он в том кинотеатре оказался, но и настоящих преступников сдал. Правда, так и не раскололся, как он их вычислил, если в это время кино смотрел. В полиции его помурыжили да отпустили: Акира был не слишком общительным.
— А карта? Он сам её рисовал?
Рассказ близнецов впечатлил Токио. Конечно, в разговорах на крыше он иногда слышал имя Акиры, но никогда особо не интересовался личностью, слова которого периодически цитировали «старички» Судзурана.
— Ага, сам. Он сюда не раз приходил, — Манабу остановился и достал своё сокровище. Такеши поднёс фонарик поближе.
На помятом листе крупными, четкими иероглифами написана инструкция, как добраться до здания, в котором они находились, и начерчен какой-то план, похожий на план внутренних коммуникаций. Кроме надписей Токио увидел черные кружки, красные треугольники и значки типа решётки. Некоторые кружки были закрашены только наполовину, какие-то значки нарисованы рядом.
— И что это за пиктограммы? — Токио разбирало любопытство: он с детства любил такие загадки с картами.
Выяснилось, что чёрными кружками обозначены завалы — через них прохода не было. Красными треугольниками Акира указал опасные участки.
— А решётки — это лестницы? — догадался Токио, и братья одновременно кивнули. — Ну, и где же здесь лаборатория?
Миками переглянулись, и Манабу вздохнул:
— Нет её.
— Не понял, как нет?!

— А тогда откуда ты знаешь, что лаборатория существует? — спросил у Акиры Такеши. Тот усмехнулся краешком губ и ответил:
— Дед в детстве рассказывал, работал он раньше на этом заводе. А там скрывай – не скрывай, всё равно становится известным даже самый тщательно скрываемый секрет. Заметили, что рядом с территорией завода — а она в то время огромная была — стали появляться грузовики. Но ни к одному из цехов они не подъезжали, а стояли в небольшом лесочке. И, когда через некоторое время машины вдруг начинали отъезжать, было заметно, что уходят они не пустыми. Людей новых тоже видели, но те ни с кем из рабочих завода не общались и в основных цехах не работали. В общем, когда собрали все факты воедино, стало понятно, что завод занимается не только производством тракторов и сенокосилок. Ну, потом война началась, и там уже народу стало не до расследований.
— А чем в той лаборатории занимались? — не вытерпел Манабу.
— Точно неизвестно. Дед мало что помнил, всё-таки лет прошло дофига. Ходили слухи, что там создавали какое-то оружие.
— А почему именно на нашем заводе?
— Так любой дурак в первую очередь будет ждать подобных разработок на военных заводах, где можно известным путём разжиться информацией. А кому могло прийти в голову искать этих экспериментаторов на сельском заводике?
— Логично, — согласились близнецы. — Когда пойдём искать?
— Пойдём? — приподнял бровь Акира. — Э, нет, мелюзга, вы останетесь здесь и будете молчать о том, что узнали. А за это подарю вам…
Братья зачарованно уставились на протянутую карту, а Такеши спросил:
— А ты как без неё пойдёшь?
Акира похлопал себя по карману куртки:
— У меня ещё есть. Запомните, мелюзга, всегда нужно иметь копию, и не одну. Пригодится.

— И можно подумать, вы сюда не полезли, — с иронией заметил Токио.
— Не успели ещё, — ответил Манабу. — Акира собирался пойти в ближайшие дни, и, если бы мы с ним столкнулись…
— … пиздец бы был! — продолжил Такеши. — Акира, он такой, не любит, когда его не слушаются.
— А сейчас чего решили пойти?
Близнецы переглянулись и замялись. Потом Манабу проговорил:
— Да слух прошёл, что Акиры в городе нету. Вот мы по-быстрому и решили сходить на разведку.
Токио понимающе хмыкнул:
— Не вытерпели? Ну, по-быстрому так по-быстрому. Куда пойдём-то?
Лучи трёх фонарей скрестились, освещая карту.
— Без бутылки не разберёшься, — уныло протянул Такеши. — Мы тут всё излазили, нифига тут нет. И карта ни хрена поможет. Надо было с Акирой идти.
— Не гони волну, справимся, — Токио внимательно рассматривал план, пытаясь сориентироваться в хитросплетениях линий. Он уже видел подобную схему коммуникаций, когда семья строила свой дом. Тогда отец рассказывал ему, что к чему — просто так, на всякий случай. Кажется, случай как раз наступил.
— Смотрите, — обратился Токио к близнецам, и те послушно уставились в карту. — Вся эта система обеспечивает воздухообмен внутри здания. Видите, вот здесь и здесь приток осуществляется с улицы, а в этих помещениях отработанный воздух удаляется. Пунктирными линиями, если я не ошибаюсь, обозначена дополнительная система воздуховодов для обеспечения естественного воздухообмена. И если вдруг основная система выходит из строя, то автоматически открывается доступ в систему воздуховодов естественной вентиляции.
— Это всё, конечно, интересно, Токио-кун… Но что это нам даёт?
— Многое. Приглядитесь: каждое помещение так или иначе связано с системой воздухообмена. Каждое, кроме этого, — и он указал на один из квадратов.
— То есть?..
— То есть не может в помещение воздух только попадать или только удаляться оттуда. А, следовательно, что-то здесь не так, — под конец фразы Токио понизил голос, переходя на заговорщицкий шёпот. — Надо проверить.
Азарт разгорался с новой силой. Существующая тайна манила и требовала немедленной разгадки. Наметив путь через ту самую систему вентиляции, искатели приключений друг за другом начали продвигаться к нужной точке. На удивление, воздуховоды сохранились в приличном состоянии, если не считать следов пребывания здесь мышей и другой подобной живности. Близнецы и Токио аккуратно ползли по шахтам, постоянно сверяя с картой направление. Местами приходилось пробираться буквально по-пластунски, кое-где нужно было время, чтобы освободить проход от решётчатых перекрытий. Наконец Манабу, который лез первым, остановился и, посмотрев на вытащенную карту, произнёс:
— Кажется, здесь.
Шахта уходила вниз бетонным колодцем, и свет фонариков не мог дотянуться до его дна. Близнецы отползли от края дыры и полезли в рюкзаки, извлекая на свет верёвки и карабины.
— Нехило вы подготовились! — присвистнул Токио.
— Страховочное снаряжение, знакомый подогнал, — пояснил Такеши, доставая очередной моток верёвки.
Наконец, достав всё необходимое, близнецы закрыли рюкзаки и посмотрели друг на друга.
— Жребий? — поинтересовался Манабу у брата и, дождавшись кивка, вытащил спичечный коробок, извлёк оттуда две спички и протянул их Токио. — Поможешь?
Близнецы отвернулись, Токио надломил одну из спичек и, кашлянув, сообщил о своей готовности. Миками одновременно вытащили жребий, и Такеши радостно воскликнул:
— Моя очередь.
Токио помог Манабу закрепить на брате страховочную конструкцию, несколько раз проверив прочность узлов, и подал Такеши фонарик.
— Поаккуратнее там, — предупредил Токио, у которого появилось неясное чувство тревоги.
— Не боись, всё будет путём! — Такеши хлопнул его по плечу и пополз к проёму, который в слабом свете фонариков казался чёрной, всепоглощающей дырой.
Манабу неотрывно следил за движениями брата, тянущего веревки к месту спуска. Он не отводил взгляда ни на секунду и готов был бы поклясться в этом перед любым судом, но момент, когда проржавевший за долгие годы короб проклятой вентиляции не выдержал испытания весом, все-таки пропустил. В памяти остался только пронзительный, режущий уши скрип метала и истошный вскрик Такеши.
К образовавшемуся пролому Миками и Токио ползли едва ли не наперегонки. Сами забыв об осторожности, они спустились по провалившимся внутрь веревкам, длины которых хватило до самого пола неизвестного, но явно большого помещения.
— Братан! — Манабу бросился к распростертой на полу фигуре близнеца, схватил его за плечи, встряхнул… и отшатнулся, когда Такеши взвыл в полный голос от боли.
— Не трогай его, — Тацукава судорожно припоминал рекомендации по оказанию первой помощи, которых он по самое «не могу» начитался в больнице.
— Такеши, ты ноги чувствуешь?
— Блядь, чтоб ты их так чувствовал, как я! — простонал тот.
— Значит, позвоночник цел. Манабу, свети сюда.
Следующее ругательство Токио и Миками выдохнули одновременно. Левая нога Такеши хоть и неестественно изогнутая, все же не внушала панического ужаса, а вот правая… Осколок кости, пробивший кожу и штаны, влажно поблескивал в неверном свете фонариков, а камуфляжная ткань вокруг него стремительно пропитывалась кровью.
— Нужны жгут и… — Токио огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь, из чего можно было бы сделать шину. Насколько хватало света фонарика, пол был пуст.
— И что еще? — лихорадочно переспросил Манабу, устраиваясь рядом с братом.
— Ничего. Тут не из чего сделать шину. Снимай ремень.
Миками даже не подумал интересоваться, зачем Тацукаве понадобился его ремень. Токио — голова, он обязательно придумает, как им вытащить отсюда Такеши. Сейчас Манабу было плевать и на Акиру, и на все тайны дебильного завода, лишь бы удалось спасти брата.

— Жгут накладывается на конечность выше места кровотечения, ближе к ране, на одежду или мягкую подкладку из бинта, чтобы не прищемить кожу, — Токио осторожно завел ремень под правую ногу Такеши, продолжая негромко цитировать памятку, то ли поясняя свои действия близнецам, то ли успокаивая себя. — Жгут накладывают так, чтобы остановить кровотечение. Если он наложен недостаточно сильно, артериальное кровотечение усиливается, так как сдавливаются только вены, по которым осуществляется отток крови из конечности. Правильность наложения жгута определяется отсутствием пульса на периферическом сосуде.
Чтобы проверить пульс, пришлось разрезать правую штанину под коленом. Убедившись, что все сделано верно, новоявленный медбрат повернулся к Манабу:
— Нужно устроить Такеши поудобней.
Осознав, что сейчас его будут двигать, пострадавший Миками выругался, но протестовать не стал. Валяться прямо здесь, на каких-то рельсах казалось верхом идиотизма. Когда Манабу подхватил брата под мышки, тот только вцепился зубами в воротник куртки, чтобы позорно не орать. К счастью, до ближайшей стены было всего пять шагов. Там Такеши устроили со всем возможным в данной ситуации комфортом, подложив рюкзаки под спину.

Тацукава дождался, пока непострадавший близнец поднимется с пола, и кивнул в сторону пролома. О некоторых моментах Такеши лучше не слышать.
— Я постараюсь побыстрей, — Токио не глядя нажимал на кнопки мобильника. — Доберусь до полицейского участка или до станции скорой помощи…
— Зачем тебе будильник?
— Манабу, — Токио сглотнул пересохшим горлом, — жгут нельзя накладывать больше, чем на два часа. После этого начинается отмирание тканей, а часов через пять — гангрена. Такеши может потерять ногу. Если помощь не придет в течение суток, то всё, полный пиздец. Это гарантированная смерть.
Миками до крови прикусил ребро ладони, чтобы ни единым звуком не выдать паники, мгновенно заполнившей его сознание.
— Но ты же успеешь? — выговорил он спустя несколько секунд.
— Успею. Будь с братом, отвлекай его и, главное, не давай шевелиться.
Тацукава ухватился за веревку и полез вверх. Спустя пару минут он скрылся в проломе.

Близнецы замерли, невольно прислушиваясь жестяному грохоту обломков кирпича, яростным возгласам, шороху, кашлю.
«Пыльно, — думал Такеши, — воздух затхлый, вонь».
Он готов был думать о чем угодно, кроме боли, жующей ноги. Стих последний шорох, гулкая тишина сдавила уши, зазвенела бесконечным комаром. Брат встряхнулся, повернул голову:
— Это тебе еще повезло! Два перелома: одна нога задрала — второй шевелишь, и наоборот.
— Да пошел ты! — Такеши удивился собственному визгливому, задыхающемуся голосу: что за дамочка-истеричка? Близнец сбавил тон: — А то я не знаю...
— Знаешь-знаешь, — легко согласился Манабу, уже роясь в разгрузке. — Удобно лежишь? — кивнул на утвердительное бурчание. — Жрать позже будем. Во всех киношках про жопу типа «застряли» еду экономят, делят там, вымеряют...
— Ёлы, Манабу, ну ты и дебил!
— На себя посмотри! С хуя ли?
— Если Токио за два часа не вернется, моей ноге кранты. А если за сутки, то кранты мне. Вот количество рисовых шариков меня сейчас в первую очередь интересует, ага!
— Ну, блин... а чо ты так решил? Что за кипиш? Мы ж тебе кровь остановили.
— У тебя с ушами что? Ты слышал, что Токио сказал перед уходом?

Манабу-то слышал, но искренне надеялся, что брату не до приглушенной скороговорки Тацукавы. Вот же дьявол! Не стоило спрашивать, зачем тот выставляет будильник на телефоне. Не стоило ставить свой. Акустика в клятой дыре оказалась неплохой. «В отличие от вентиляции, — поморщился близнец. — Шахта дырявая, а не продохнуть. Здесь, по ходу, пятьдесят лет срали и дохли полчища мышей».
— Да вернется он, не ссы!
— Кто ссыт!? — Такеши даже приподнялся на локте. — Я тебе как человеку объясняю...
— Ладно тебе! Я это так, для бодрости. Лежи, не дергайся.
— Для бодрости он! — остывая, ворчал близнец.

Боль, вроде, улеглась... то есть, нет, она была, но как-то отдельно. Главное, не вслушиваться, удерживать пугливое внимание, которое дергалось в ту сторону, вперед, к тяжелым бревнам... особенно к правому, с его изгибом, неправильным до ломоты в зубах. Куцый свет фонарика оставлял взгляду только бедра и верхнюю часть ног, излом едва угадывался, а колено уже съела тень. Сумеречная картина размытым боковым... надо отвлечься, черт возьми! Хватит думать в эту сторону. Опять сейчас разболится...
— Давай хоть глянем, куда нас занесло. Все равно заняться нечем. И дай воды.
— Держи, — Манабу вытащил бутылку из рюкзака. — Давай, я тебе...
— Не, я сам. Проще будет.

Действительно, удалось напиться, не пролив ни капли. Кадры, о которых напомнил брат, их атмосфера захватили и Такеши. «Полный идиотизм», — прекрасно понимал близнец, но сделать ничего с собой не мог. Удовольствие от собственной ловкости затопило череп, ирония запаздывала, целую секунду он был горд и счастлив; затем брат пришел на выручку:
— Ишь, раздулся жабой, геракел хренов!
— Да пошел ты! — привычно вернул Такеши. Миками заржали, оба, в один голос. Манабу вскочил на ноги; пыльный луч фонарика косо лег на пол, вырезал лямку рюкзака, бутылку, край разгрузки.
— Уважаемые дамы и господа, начинаем нашу экскурсию, — гундосил ходячий братец, зажав пальцами нос. — На протяжении ум-мым-сятых годов в ебучих подвалах завода по производству скорострельных газонокосилок жило, еблось, гадило и дохло героическое поколение послевоенных мышей. Они оставили свой след в истории и сейчас мы его увидим...

До дальней стены оказалось порядком. Склад, — а это был именно он, судя по размерам, квадратной своей пустоте, отсутствию заводских машин и даже креплений под них на ровном бетонном полу, судя по ржавым рельсам четко по центру, чтоб их в узел раком! — не будь этой сволочи, может, ушибами всё обошлось бы, — этот склад был действительно здоровенным. Тридцать на тридцать на пять? Сорок на сорок? В высоте Такеши не сомневался: оценку давал Токио, а Токио — голова!

Веселье схлынуло, открылись шлюзы, и ледяные пузырьки тревоги прошли по телу щекотной волной. Внезапно остро натянулось расстояние до брата, те самые тридцать-сорок метров. Сероватого пятна и фигуры в нем стало недостаточно; Манабу молчал, пауза скребла по слуху хищной лапой.
— Ну что там?
— Д-да... ничего, пусто. Как в башке у хосеновца, — и короткое "гы-гы" окончательно убедило Такеши, что близнец врет.
— Что там, мать твою, такое?
— Сказал же — нет тут ни хрена! — луч скользил ровно и быстро, Манабу возвращался. И вряд ли кто, кроме близнеца, засек бы короткое подрагивание руки, держащей фонарик. Брат подошел, сел, уцепил бутылку и сделал неспешный глоток, игнорируя мрачный вопросительный взгляд.
— Ну и черт с тобой! — Такеши зашевелился. — Сам гляну!

Впрочем, он был почти уверен, что братец его остановит; так и случилось. Взял за плечи, надавил, укладывая, пряча глаза, в которых застыл зрак-ожог. Двинуть ногой Такеши не успел, но напряжения торса хватило, чтобы она напомнила о себе. Так что следующие пять минут близнец морщился, матерился сквозь зубы и вообще был весьма занят. Манабу воспользовался этим, чтобы соскочить с темы, зарылся в рюкзак:
— Ты точно подметил — вся эта киношная тупь не про нас. Давай пожрем. Тебе сэндвич или онигири?
— Слышь, умник! Харе петлять по базару! Что там у этой гребаной стены? — Такеши сдаваться не собирался. Правда, приходилось проталкивать слова через чертову глыбу боли, и ответы доходили через нее же смазанно и туго, но близнеца это не смущало: так вот влипли, что ж с того?
— Там Акира, — махнул рукой Манабу.
— Акира... — растерянно повторил Такеши. — Как же он?.. Его-то как угораздило?
— А хрен его... Вот, лежит. Я сперва следы увидел: там весь угол истоптан, пыль, и дерьмо мышиное буквально вбито в бетон. Он, видать, тоже свалился, а потом прыгал, что ли. Еще успел граффити побаловаться, прикинь.
— Да уж. Погоди, какое прыгал? Он поломался сильно? Или что? Его ж дня три, как нету. За полнедели от голода не сдохнешь. Кровища?
— Нет там никакой кровищи. То есть немного есть, но совсем децл. Да и лежит... в общем, кости у него целы.
— Тогда... Стоп, а как же мы не заметили дыры, когда сами лезли?
— А он дальше зашел. Или возвращался уже. Короче, дальше провал, не доползли мы до него. Ты раньше кувыркнулся.

Пол подается под ногой, колено врезается в гулкую жесть, та скользит назад и вниз, проносится перед глазами острый край металлического листа, непролазная темень вычеркивает зрение, а тело выворачивается в судорожных поисках опоры, и встречается с ней... Такеши вытряхнул из головы картину и пожалел о резком движении, и обрадовался ему, вспомнив, о чем шла речь.
— Как же его угораздило? — повторил, не ожидая ответа.
— Парашютом придушило. Зомбаки схарчили. Марсиане высосали мозг.
— Прилетел макаронный монстр и душу вытянул.

Миками шутили, Миками хватались за свои привычки, как за дверной косяк при крупном землетрясении. Косяк выскальзывал из потных пальцев, смех забыл дорогу, кинул щедрых хозяев.
— Он, наверное, сильно долбанулся, — оставил попытки Манабу. — Так не видно, но, черт, не знаю — селезенку там порвал или какую печень.
— Вот такую себе печень... Надо было копию иметь. И не одну.
Вот на сей раз они все-таки рассмеялись.
— Так это его художества у входа?
— Что?
— Да у входа, помнишь? Там граффити, тут граффити. Ну, сам же говоришь: граффити.
— А-а! Не, не его. У него баллончик ярко-синий... да и... он, по ходу, то ли написать что хотел, то ли начертить, врубаешься? Но не успел ни хрена. Тут все явно было быстро. И жестко. Грызет меня мысля одна поганенькая... имя он чье-то рисовал. А потом его заломали, баллончик вырвали. Там пятна такие, по всей стене, и потеки. Но внизу, так, метра на три от пола, выше нету. Так что вот так.
— Точно. Кончили. Какая сука...

Такеши рассказывал, свистя от злобы, об их находке спустившемуся Токио, та сука была еще на заводе, и они ползли все впятером вниз по длинной-длинной шахте, а затем тот свой-знакомый в судзурановских форменных штанах, хихикнул Сэридзаве на ухо и тот улыбнулся и двинул с ноги по перелому.

Собственный вой выдернул близнеца на поверхность бреда. Он не понял, когда свернулся баюкать ногу, и теперь вцепился в ткань брюк зубами, гася голос. Долгое, глухое и пьяное «что-о-о ты-ы-ы» плыло над ним, и целое полное мгновение Такеши знал, что чужак из сна сидит на месте брата. В легких кончился воздух, оборвал мычание, близнец судорожно вдохнул — а вдоха не случилось.

Грудь забило ватой, виски — свинцом. Такеши рванулся, поднял на брата багровое, хрипящее лицо, покрытое липкой влагой, с губами, сереющими на глазах. Пальцы нашли ворот футболки, убрали препятствие, нашли кожу... Воздух с ревом заполнил легкие, до дна, до основания, разгладил каждую складку обоих мешков, забрался в самую дальнюю альвеолу. Такеши дышал, просто дышал — он, вдох-выдох и ничего между ними. Немного мешала болтающаяся голова.

Брат перестал трясти его за плечи, плюхнулся рядом, задницей в пыль.
— Ну ты, блин, даешь! Это чё было? Эй, давай, скажи чего-нибудь!
— Них... не знах-х... не знаю я, — речь со скрипом, но вернулась. — Задрых, повернулся неудачно, а потом — подавился, что ли? Дыхалку перехватило.
— Ага, спазм. Я слышал, это «спазм» называется. А щас как?
— Да че ты раскудахтался? Никак. Каком кверху.
— Раскудахтался? Делать мне больше нечего!

Вялая перебранка не мешала Миками прижиматься друг к другу; один сам сидеть не мог, опирался на второго. Манабу оборвал очередную подначку в адрес брата, коротко задумался, пропустил ответ.
— Придушили его, я так понял. Ну, Акиру.
Теперь уже Такеши пришлось глотать подготовленную интимно-органическую характеристику близнеца.
— Почем знаешь?
— По кровище. Морда залита, а нос цел. А на шее и груди будто коты дрались. Водолазка, футболка — в лашпорты... а еще он розовый.
— Чего? — вот теперь Такеши действительно подавился. — Какой? — и он успел заржать, прежде чем понял, что это не очередной стёб брательничка.
— Розовый, говорю. Темно-розовый, почти красный. Не целиком: бока, плечи, шея. Спина, наверное: ворочать я его не ворочал. Грудь — непонятно, говорю ж — разодрана вся. Живот я не рассмотрел... хотя полоску помню над брюками — белую. Так вот, думаю я...
— Думалка отсохнет!
— Не дождетесь! Думаю: че-то я не слышал, чтоб висельцы розовели. И прочие дохляки на ту же тему. Так что нифига, никто его не кончал. Тут что-то другое.
— Тут все то же: у тебя семь пятниц на неделе. То кончал, то не кончал. Я, что ли, пять минут назад о мокрухе трепался?
— Пойду еще раз гляну.
— Не ходи! — в голове Такеши взорвалась паника, он повис на близнеце, уронил и прижал его к полу. Тот вырвался с неожиданной силой, вскочил, отбежал на шаг. Но дальше не пошел, стоял, чуть покачиваясь, тяжело дыша. И брат хорошо его понимал. Будто под воду упали: ни грамма кислорода, дыхалка пробуксовывает. Зато вопрос путешествий до той стенки и обратно был снят. Молча, единогласно.

Миками смотрели друг на друга, понимая, что закос под дурачка окончен.
— Если там, здесь, что-то...
— ...из того, что тут гнали...
— ...мы приплыли...
— ...а Токио...
— ...может, и нет...
— ...если успеет до больнички...
Говорили хором, одновременно, но когда это им мешало? Замолчали разом. Скороговорка высосала силы из Такеши. Перед глазами поплыло, тошнота скрутила желудок, набухшее тяжестью тело навалилось на руку-подпорку, качнулось. И снова стальные зубы рванули ногу — Манабу тащил брата к ближайшей стене. Ноги, блядские ноги — оторвать и выбросить!

Оба кашляли в попытках отдышаться, терли мокрые глаза.
— Слышишь? Не пахнет ничем.
Надо было говорить, чтобы говорить, чтобы отвечать, отзываться, чтобы не позволить ватной темени украсть свой голос и голос брата. Пробиваться через кашель, говорить.
— Слышу... Зато дерьмо... мышиное... нюхать не при... не придется... глаза жжет...
— Ага... это от дерьма. Мышиного. Его тут... тонны.
Глазные яблоки пылали, в горле ворочался краб в панцире.
— Манабу... ты должен... — Такеши удалось разлепить веки. Как раз вовремя, чтобы заткнуться. Разглядеть синие губы, белые щеки, сосульки влажных волос. И заткнуться. Никуда Манабу уже не выбраться. Даже если бы он на это согласился.
— Да пошел ты... — привычно отозвался Манабу. — Ни хрена я... никому...
— Ах-ха... уймись, я так...
— Там еще, знаешь, — близнец перешел на шепот, лихорадочный, невнятный, зато без пауз — там жестянка валялась, в углу, я ее не рассмотрел толком, никаких знаков не помню, ржавая напрочь, одна всего, и небольшая, похожа на те, из-под краски, в супермаркете, где всякая поебень для ремонта... И полоска пыли вокруг нее, банки, светлее той, что на полу, — та серая, а эта — белая. И я вот думаю...
— Ты... не думай... ты... дыши...
— ...вот думаю, что нам бы тоже пару копий. Как думаешь, Такеши? Такеши?

Тело плясало в луче фонарика, подпрыгивало и рушилось обратно, тело клекотало, хрипело, рвало кожу на груди, будто пытаясь выкопать в ней яму, полосовало шею. Тело било мокрыми, алыми руками по кирпичу и бетону, раскидывало горячие брызги, выплескивало темную пену из рта. Тело выгнулось, открыло глаза, уперлось взглядом в пояс брата.

Спустя долгих десять вдохов Манабу заставил себя сделать это. Протянуть руку и опустить теплые еще веки. Потом он встал на ноги. Привалился к стене, вяло удивляясь тому, что способен стоять. Так... быстро. Так... просто. Он никогда не был один, их всегда было двое. Так... обидно. Так... тупо. Так не бывает, не может быть, это же тупо, тупо, тупо! Тупо же!

Он ничего не успел. Мы ничего не успели.

«Надо подняться выше, — шепнул ужас, выметая перехватившую горло обиду. — Выше, там есть воздух, настоящий, сладкий, самый лучший в мире воздух. Прыгай, — велел ужас, — прыгай, лезь по стене, выше, еще выше!»

Ничего Акира не писал. Ни с кем он не боролся. Он тоже прыгал. Царапал ряды кирпича. Это не слоги и не часть иероглифа. Обычные царапины.

Манабу дрался с ватной темнотой, каждый вдох был трофеем — и ядом. Паника, сделав свое дело, удовлетворенно сложила крылья, и холодные медленные мысли смыли ее следы. Ноги отказали, и он осел, сполз по стене и снова увидел брата — лежащего на боку, изогнутого, с откинутой головой. Видел губы и подбородок в коричневых потеках, черную корку под носом, видел изрытую грудь, диагональ плеча перед нею, видел прилипший к ладони обрывок футболки — зеленая заплата, мелкая, нелепая. Близнец, еще живой, смотрел на близнеца мертвого, на сгиб упавшей руки, на локоть, который вскоре, уже к утру, станет ярко-розовым, почти красным. Смотрел, не мог не смотреть. Пока не исчезла и эта способность.

Спустя два положенных часа на старом складе, пустом и пыльном, затрещал, зачирикал будильник; застыла столбиком далекая крыса, неспешно ложилась потревоженная пыль, тихо сползала по дальней стене капля берлинской лазури*.


Идти одному, пусть уже по известному пути, было стрёмно. И, признаться, страшно. Когда ты оказываешься один в темноте, в незнакомом месте, оголяются все нервы, обостряются все чувства, а фобии, о которых и не подозревал, вылезают наружу. Когда все монстры, над которыми ты от души ржал в кинотеатре, вдруг становятся реальными и готовы наброситься на тебя в любой момент. Когда кажется, что маленькие, лохматые до противности существа карабкаются по тебе, заползая под одежду, и ты в панике хлопаешь себя, пытаясь их стряхнуть. Когда к звуку твоего дыхания вдруг добавляется чьё-то ещё, а по сторонам слышится подозрительный шорох, и хочется закрыть уши от этой сводящей с ума какофонии.
Токио полз по воздуховоду к тому месту, где они влезли в эту ебучую вентиляцию, черт бы ее побрал, а тьма обступала со всех сторон, трогала его своими невидимыми мерзкими лапами, и только свет фонаря помогал не впасть в панику, да подгоняло данное обещание.
Он не помнил, как смог подняться по верёвкам, но ободранные ладони да порванные на правой ноге штаны говорили, что он справился с этим этапом. Оставалось найти выход, и Токио развернул карту.
Через какое-то время он вдруг понял, что не может сосредоточиться на схеме: картинка плыла перед глазами, в голове шумело, а к горлу поднималась тошнота. Остановившись, он прислонился к ближайшей стене и сделал глубокий вдох. Сознание слегка прояснилось, но спустя пару минут тошнота нахлынула вновь. Эти странные ощущения напугали Токио больше, чем все монстры, сидящие в темноте, вместе взятые. Он оттолкнулся от стены и чуть не упал: ноги вдруг ослабели и отказывались подчиняться. «Что за хрень? Надо идти. Надо выбраться и привести помощь. Они ждут, и только я могу помочь. Надо идти. Надо… надо…».

Появившийся на пороге полицейского участка парень в перепачканной одежде в сопровождении сотрудника в форме не привлёк особого внимания. Только дежурный лениво поинтересовался:
— Чем могу помочь?
— Да вот, говорит, что нужно с главным переговорить, — пояснил его коллега. — По поводу заброшенного завода. Там его друзья застряли, помочь надо.
— Да, нужна скорая, Такеши ногу сломал, а добираться туда сложно, — поторопился объяснить Токио.
— А какого вас туда занесло? — дежурному было лень шевелиться, да и начальник не обрадуется, если его отвлекут по неважному поводу.
— Интересно было...
— Интересно им... Прикажешь теперь каждый раз из-за вот таких интересующихся отделение на уши поднимать? — вопрос, полный ехидства, вывел Токио из себя.
— Блин, да там человек ногу сломал, хрен выберется! Ему нужна помощь! — заорал он.
Дежурный вскочил:
— Да что ты себе позволяешь?!
— Что здесь происходит? — негромкий голос начальника полиции подействовал на всех не хуже ведра воды за шиворот.
Выслушав рапорт вытянувшегося по струнке дежурного, главный полицейский пристально посмотрел на Токио и кивнул в сторону своего кабинета:
— Пойдём.
Дежурный с удивлением посмотрел им вслед, но вскоре уютная послеобеденная тишина опустилась на участок. О юном посетителе он вспомнил только ближе к вечеру и поинтересовался у соседа:
— Слушай, днём пацан приходил, насчёт завода. Не знаешь, что там шеф решил?
— А? Какой пацан? Какой завод?
Дежурный махнул рукой и забыл о странном визите.

Токио не объявлялся уже два дня, и Тамао не выдержал и решил заглянуть к нему в гости. В принципе, они не договаривались, что летние каникулы будут тусоваться вместе, но получалось так, что они всё время были рядом. Поэтому день без друга Сэридзава ещё пережил, сходив с соседом-стариком на рыбалку, а на второй почувствовал, что присутствия Тацукавы не хватает. Телефон его не отвечал, что тоже наводило на подозрения — то ли друг загрустил, то ли что-то произошло, и Тамао после обеда направился по знакомому адресу.
Открывшая дверь Тацукава-сан не выглядела грустной, отчего Сэридзава сделал вывод, что с другом всё в порядке. Но мать Токио тут же огорошила его, отвечая на вопрос о местонахождении сына:
— Спасибо, что волнуешься о нём, Тамао-кун. У Токио возникли небольшие головные боли, и он сейчас в больнице, но скоро поправится. Я скажу ему, что ты приходил.
— В больнице? — удивился Сэридзава. — Скажите, в которой, я навещу его.
— Ой, что ты, Тамао-кун, не стоит беспокоиться. Он скоро поправится и позвонит тебе. Всего хорошего, Тамао-кун, спасибо, что пришёл.
И перед носом опешившего Сэридзавы дверь захлопнулась.

На поиски было потрачено полдня, но безрезультатно. И Сэридзава позвонил Генджи. Предводитель GPS в привычной ему манере не дослушал до конца, бросив трубку, и перезвонил спустя пару минут:
— Где он? Мать сказала, что Токио в больнице!
— О чём я тебе и пытался сказать, нетерпеливый ты наш, — хмыкнул Тамао, пряча за насмешкой тревогу за друга. — Сможешь выяснить, в какую больницу его упекли?
— Смогу, — буркнул Генджи и отключился.
Время тянулось невыносимо медленно. Несмотря на дзен, который Сэридзава когда-то познал, сейчас его переполняли мрачные предчувствия. А звонка от Такии всё не было. Поэтому, когда на дисплее высветился входящий от главаря Судзурана, он моментально схватил трубку:
— Ну?
— Не нукай, не запряг, — по голосу Генджи было ни хрена не разобрать, угрюмость была неотъемлемой чертой лидера воронов.
— Не выводи меня! Выяснил хоть что-нибудь? — начал закипать Тамао.
— Нет. Насчёт Токио. А вот Миками...
— Что опять натворили эти придурки? — Сэридзава не понимал, каким боком в разговоре о Тацукаве всплыли близнецы.
— Умерли.
Дошло не сразу. Генджи молчал. От упавшей камнем фразы расходились тяжёлые, чёрные круги горечи.
— Через полчаса на крыше, — наконец произнёс Тамао и нажал кнопку отбоя.

Вечер опустился на Судзуран как-то внезапно, заострив черты лиц всех участников «малого» совета, сидевших возле спонтанно сооруженного костра. Повисшее молчание было тревожным, а на душе у всех было неспокойно. И ещё отчетливее ощущалось отсутствие улыбчивого Токио или дурачащихся Миками, способных разрядить любую обстановку.
— Да какие к херам наркотики! — не выдержал наконец Макисе. — В Судзуране сроду дурью не баловались.
— Ага, дури у близнецов своей хватало, — угрюмо сострил Токаджи и спросил у Сэридзавы: — Что родители говорят?
— А что они сказать могут? В шоке. Тела в мешках выдали, сказали, что лучше не глядеть. Хуй знает что! — Тамао выругался, но не полегчало.
— Токио нашли? — обратился Идзаки к Генджи. Тот лишь качнул головой.
— Блядь, да что происходит-то? — вопрос Цуцумото повис в воздухе, но никто не мог на него ответить.
Вороны впервые оказались в подобной ситуации, где не могли помочь ни сила, ни мозги, ни связи. Исчезновение Токио и смерть близнецов никак не вязалась с летними каникулами, в которые было положено веселиться и отрываться. И даже лидеры воронья, всемогущие, всезнающие лидеры были в растерянности.
— Надо собрать информацию, — нарушил тишину Идзаки. Возражений не последовало.
— Когда похороны? — спросил Макисе.
— Завтра. Надо предупредить всех, — Сэридзава глянул в сторону Токаджи и Цуцумото, те кивнули. — Если что узнаете, звоните. Мне или...
— ... мне, — подхватил Генджи, бросил недокуренную сигарету в костёр и поднялся. — До завтра.

Похороны запомнились смутно. Родственников у Миками не было, и почерневшие от горя родители молча старались держаться ближе друг к другу во время всей церемонии. Чёрный цвет — такой привычный для судзурановцев, сегодня стал цветом скорби. Близнецов знали все, их любили за лёгкий характер и дурацкие шутки, которые оживляли суровую атмосферу Вороньей школы. Поэтому проститься с ними пришли все, кто смог. Небольшой храм, негромкий голос священника, читающего сутру, тяжелый запах лилий, пакетик с солью для символического очищения перед уходом — всё это казалось элементами какой-то чужой, страшной игры.
В крематорий с родителями поехали Токаджи и Цуцумото, остальные вернулись в Судзуран. Любые слова казались пустыми и незначительными, поэтому вороны курили в молчании, думая каждый о своём. Неожиданно раздавшаяся трель мобильника заставила всех вздрогнуть. Генджи вытащил из кармана надрывающийся телефон и поднёс трубку к уху:
— Да?
Вдруг его лицо изменилось, и он вскочил на ноги:
— Когда?.. Понял. Семейство Тацукава уезжает, — Генджи обвёл всех тяжёлым взглядом.
— Двинули, — поднялся Сэридзава, а за ним и остальные.
Грузовик в конце улицы был заметен ещё издалека. Заметив судзурановскую форму, родители Токио обеспокоенно переглянулись.
— Уезжаете? — поинтересовался Тамао, поздоровавшись.
— Да-да... предложили хорошую работу в другом городе, вот решили, почему бы нет, — несколько торопливо ответил глава семейства, суетливо перенося коробки.
— А Токио?
— Он в порядке, не волнуйтесь! Его перевели в другую клинику, там самые хороший врачи и уход, так что он скоро поправится, — выпалив всё это, Тацукава-сан смешалась и замолчала.
— Может, вы скажете нам адрес, мы приедем его навестить? — вкрадчиво спросил Сэридзава, в глубине души уже зная, что его попытка обречена на провал.
— Ох, знаете, там сложная пропускная система, боюсь, что вас не пустят. Так что лучше Токио вам сам позвонит, у него есть ваши номера, вы же его друзья, — она кинула быстрый взгляд на всю компанию, что стояла за спиной Сэридзавы, и снова потупилась.
— Тацукава-сан, — выдвинулся вперёд Генджи, и от его высокой, ссутуленной фигуры так и повеяло угрозой, — мы...
Договорить он не успел. Из дома выскочил отец Токио:
— Дорогая, пора! — он схватил жену под руку и буквально потащил к машине.
— Тацукава-сан! — крикнул им вслед Генджи, но ответа не дождался.
Грузовик сдал назад, развернулся, но проехать ему мешали вороны, перегородившие дорогу. Раздался громкий, визгливый сигнал, но никто не шелохнулся.
— Почему нарушаем правила и не даём проехать частному транспорту?
Обернувшись, судзурановцы увидели двух полицейских и служебную машину неподалёку.
— В чём дело?
Вороны переглянулись. Генджи было рыпнулся, но Идзаки быстро задвинул его за остальных, прошипев:
— Не сейчас.
— Ни в чём, — тяжело обронил Сэридзава. — Всё в порядке.
И отступил. Остальные последовали его примеру. И грузовичок, взметнув дорожную пыль, быстро промчался по улице и скрылся из вида. Провожаемые пристальными взглядами полицейских, вороны пошли вслед за ним.
— Мы чё, так всё и оставим? — спросил Макисе, когда они убрались подальше от стражей порядка.
— Кто сказал? — вопросом на вопрос ответил Сэридзава, и молчание Генджи было красноречивее любых слов. Сомнений в том, что эти двое добьются своего и узнают правду, не возникало. И Судзуран их поддержит.

Тацукава-сан печально смотрела через стеклянную дверь на сына. Тот, одетый в больничную пижаму, сидел на заправленной тахте в неестественно прямой позе. Его взгляд беспорядочно метался по палате, а руки мелко дрожали и иногда подёргивались. Рядом хлопотала молоденькая медсестра, готовя пациента к очередному уколу. Тацукава-сан, горько вздохнув, отвернулась и подошла к мужу, который беседовал с врачом.
— Сато-сенсей, мне кажется, что мальчику стало хуже с нашего прошлого приезда, — обратилась она к доктору. — Может быть, лекарство не помогает?
— Что вы, Тацукава-сан, — мужчина мягко улыбнулся. — Мы назначили ему современные нейролептики, которые очень эффективны. Они обладают успокаивающим действием и подавляют галлюцинации. Мы аккуратно подобрали дозу, которая нужна, чтобы Токио-кун быстрее пошёл на поправку.
— Но он так плохо выглядит! И совсем не разговаривает с нами...
— Не волнуйтесь, — последовала очередная улыбка, — это всего лишь побочные действия лекарств. Из-за недавно перенесённой операции мы вынуждены давать ему дополнительные препараты, которые способствуют лёгкому усвоению основного средства. Отсюда и некоторая заторможенность реакций. Уверяю вас, скоро всё будет в порядке. Я надеюсь, вы никому не говорили, что ваш сын лечится в нашем центре? — доктор повернулся к главе семейства.
— Нет, что вы! — последовал торопливый ответ.
— Вы должны понимать, что в центр такого уровня, как наш, попасть нелегко, и вам просто повезло, что у нас случайно оказалась квота для иногородних пациентов.
— Да-да, Сато-сенсей, мы весьма признательны за помощь вам и вашим работникам! Спасибо, что лечите нашего мальчика. Ведь кто бы мог подумать... наркотики! — Тацукава-сан всхлипнула и полезла в сумочку за платком. Супруг бережно взял ей под локоть. — А двух его одноклассников, братьев, так жаль, так жаль!
Врач проводил их к выходу, распрощался, а вернувшись в кабинет, набрал знакомый номер.
— Приходили. Нет, всё делаем, как вы говорили. Нет, никаких вопросов у родителей не возникло. Хорошо, дозу пока оставим без изменений. Да, подержим подольше, не волнуйтесь. Последствия? Кто знает, кто знает...

— Откуда это у тебя? — две головы склонились над нарисованной картой.
— Да в книжке нашёл, которую вчера в библиотеке взял.
— Где? В библиотеке? Что ты там забыл?
— Доклад задали, прогул надо отработать.
— Как думаешь, что это?
— Схема какая-то. С заброшенного завода на окраине, вот, видишь, на обороте написано.
— Смотри, и подпись есть: «Миками».
— Те самые?..
— Похоже на то.
Две пары восторженных глаз уставились друг на друга. В воздухе запахло тайной.
— Когда идём?
— Завтра...


___
* Берлинская лазурь (в данном случае) — пятна на стенах (других поверхностях) ярко синего цвета, образующиеся в результате применения в помещении боевого отравляющего вещества на основе синильной кислоты.

@темы: фанфики, Crows Zero

---

для D~Ary-4an

Название: Точки над i
Автор: fandom Crows zero 2013
Бета: fandom Crows zero 2013
Размер: миди, ~7500 слов
Пейринг/Персонажи: Токио Тацукава, Шун Идзаки
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Токио навещает Шуна в больнице
Для голосования: #. fandom Crows zero 2013 - работа "Точки над i"

текст

"Мумия", пристёгнутая полупрозрачной системой к стойке капельницы правой рукой и к потолочной подвеске - загипсованной левой, лежала на стандартной больничной кровати в отделении интенсивной терапии. Без каких-либо признаков сознания, как и положено мумии, навечно спелёнутой тугими бинтами в своём прохладном саркофаге. При этом она издавала такие протяжные и надсадные хрипы, какие не может издавать ни одно живое существо на этом свете. Складывалось ощущение, будто именно бинты и сдавили ей наглухо грудную клетку, ни оставив шанса для нормального вдоха. Интервалы между отдельными хрипами были нечеловечески огромны, и поэтому всякий раз казалось, что ну вот этот вздох-то уж точно последний.

В целом, пациент был скорее мёртв. Между повязками на лице виднелись лишь кончик носа и разбитые, бесформенные губы в запёкшихся кровававых корочках, а также длинные, почти девичьи ресницы на опущенном веке левого глаза. Правый же был надёжно скрыт под повязкой в несколько марлевых слоёв. Волосы неухоженными клочьями торчали во все стороны, выделяясь на белой подушке грязными пятнами цвета прелой листвы. Некоторые участки на голове были аккуратно выбриты, и там виднелись свежие, совсем ещё недавно наложенные швы, что добавляло ещё больше колорита в и без того живописный образ. А довершали картину ярко-синие тени на бледно-голубой стене, повторявшие силуэт кровати, тела, капельницы, вздыбленных волос, распятых рук...

Под простынёй со свежим запахом кондиционера невозможно было определить, насколько плотно бинты обматывали всё остальное тело пациента, в венах которого сейчас почти осязаемо шла борьба за право просто жить. А в идеале - жить при полном сознании и с твёрдой памятью.

Вдруг нестерпимо захотелось проверить: а насколько? Насколько всё-таки плотно наложены бинты? Неслышно подойти, аккуратно взяться кончиками пальцев за край простыни и медленно-медленно её стянуть...

Но ужасные хрипы пугали и не давали двинуться с места. Они раздавались ещё реже, чем звук от падающих капель раствора в системе, и это создавало неприятный диссонанс. Примерно как в кино, когда звук запаздывает на доли секунды. И вроде ничего такого, всё и так понятно, но ведь раздражает, зараза, просто до бешенства. И не позволяет в полной мере насладиться моментом. В общем, лучше зайти в другой раз. Не сегодня. Завтра - обязательно. Но не сейчас. Ещё рано.

Дверь палаты приоткрылась и снова закрылась практически бесшумно.

***

Сегодня дыхание больного, который всё ещё был без сознания, гораздо более спокойное и размеренное. На этот раз его выдохи идеально совпадают с еле слышными звуками капельницы. И это создает ощущение гармонии окружающего мира и привычной надёжности синих больничных стен.

Однако желание заглянуть под простынь никуда не исчезло. На всякий случай, пару раз щёлкнуть пальцами - чтоб наверняка. Спит. Так крепко, что даже не сразу и разберёшь - то ли это сон такой, а то ли глубокая кома.

Всё, можно двигаться вперёд, от дверей к кровати. Шаг за шагом, сдерживая себя и следя, чтобы не слишком громко бухало сердце, насколько это возможно. От глупого спонтанного приключения оно норовит беспечно пропустить пару ударов, а рот сам собой приоткрывается. Совсем как в детстве, когда подслушиваешь чужой разговор и боишься быть застуканным на месте. Вдох-выдох, шаг-остановка. Пять неслышных шагов в лучших традициях ниндзя или индейцев чероки. И вот уже пальцы легонько касаются края простыни и осторожно приподнимают её, словно это не ткань, а старая истлевшая бумага, норовящая в любой момент рассыпаться в прах от одного неосторожного движения.

Под маской на лице спящего ничего не изменилось, ритм дыхания остался прежним, не сбившись ни на секунду. Пальцы задвигались смелее, обнажая чужой торс до самого пояса. При этом пришлось, рискуя с треском провалить всю "операцию", медленно и аккуратно высвобождать простынь из-под тяжёлой руки с воткнутой в неё иголкой капельницы. Как и ожидалось, грудь оказалась туго спелёнутой бинтами. Два или три сломанных ребра, не меньше. По обнажённой коже живота разлился огромный багровый синяк. Пинали ногами в тяжёлых ботинках, не иначе. На теле живого места не осталось - повсюду синяки да кровоподтёки. Всё, что не было перевязано белыми бинтами, то расцвечивалось красным, синим, лиловым с зелёными и жёлтыми отливами, словно роспись кистью буйнопомешанного художника.

Взгляд снова упал на лицо спящего человека, теперь уже не спеша и целенаправленно изучая на нём каждую деталь. Губы... их было особенно жаль. Поскольку они всегда смотрелись просто офигенно на этой и без того чересчур симпатичной физиономии. Притягательно… Маняще… Как там ещё – соблазнительно? По-блядски они смотрелись, короче говоря. Если, конечно, такое вообще позволительно думать одному пацану про другого. Врагу про врага, к тому же. Нет, неправда. Другу врага о друге врага. Тьфу, блин, лучше вообще не думать об этих тонкостях, а то так и рехнуться недолго...

Нестерпимо захотелось рассмотреть его поближе. Склониться, послушать еле уловимое дыхание, почувствовать слабую пульсацию жизненной энергии. Всё равно бунтарская душа временно покинула своего хозяина и улетела в неизвестном направлении. И вот уже сам не заметил, как губы слегка коснулись сначала сухого горячего лба, потом закрытых, чуть подрагивающих век и, невесомо скользнув по ресницам, приблизились к запёкшимся корочкам на разбитых губах. Шершавых, потрескавшихся, покрытых местами коростами, а местами - тонкой, постепенно нарастающей новой кожей...

***

- Отъебись, больной урод!

Хриплый шёпот оказался столь запредельно тихим и неожиданным, что Токио на полном серьёзе подумал, будто он прозвучал у него прямо в голове.

- Ещё раз так сделаешь - убью. Вот этим самым грёбаным гипсом, понял? Вот ведь уёбище-то, а!

Для вящей убедительности Идзаки со злостью качнул своей подвешенной рукой, и по открытым участкам его лица пробежала чуть заметная судорога боли. Морщиться под тугими бинтами он не смог бы, даже если бы очень захотел.

На последней фразе Токио наконец-то отпрянул от лица Идзаки да так и застыл в неестественной позе, как будто пытался скосплеить ещё одну мумию в этой палате, но только уже без бинтов. Зато с широко распахнутыми глазами и с уже привычно отвисшей челюстью.

- Ты чё, блядь, окончательно ебанулся, что ли?

Слова давались Идзаки с большим трудом. И в те моменты, когда он пытался повысить голос, дабы передать всю степень своего охуевания, из его груди вырывался свист вперемешку с хриплым шипением и проскальзывающими нотками визгливого фальцета. Такие звуки издаёт скрип плохого мелка по грифельной доске, обычно доводящий чувствительных школьниц до истерики. Идзаки выжидающе уставился на Токио своим единственным открытым глазом, но вот точное выражение этого взгляда было затруднительно описать. Ничего нельзя было прочесть и по малоподвижным губам, да и бровей, в общем-то, не было видно из-под бинтов. Больше всего он сейчас напоминал сердитого и сильно потрёпанного филина, свирепо вращающего одним уцелевшим глазом. Это было так забавно, что Токио не смог удержаться от фирменной улыбки а-ля "включаем лампочку". Эту улыбку до ушей любой мангака мог бы использовать в качестве пособия для рисования полоумных от счастья балбесов.

В ответ Идзаки смог лишь изобразить слабое подобие плевка. А точнее - попытаться произнести что-то вроде "тьфр", после чего перевёл взгляд с лица незваного гостя на потолок, понемногу приходя в себя и успокаиваясь. Правда, это внешнее расслабление носило явные признаки той усталой обречённости, которую способен продемонстрировать кто угодно - без всякого участия мимики и слов, исключительно благодаря электромагнитному полю.

Оба с минуту помолчали. В тишине стали снова слышны тихие чпокающие удары капель раствора в накопителе системы. Постепенно напряжение покинуло и Токио, и он, с нескрываемым облегчением, принял, наконец-то, более человеческую позу, не прекращая при этом глупо улыбаться во все свои 32 зуба. А Идзаки, всё так же пялясь в потолок, спросил уже почти спокойно:

- Как ты сюда попал и какого хуя тебе здесь надо?

- Так я же сюда на процедуры хожу, - всё с той же ослепительной улыбкой жизнерадостно ответил Токио. - Пытался вот отвертеться, но не вышло. Сказали, если пройду курс, то операция, может быть, и не понадобится. Совсем.

- Тебе операция точно нужна, малахольный. Лоботомия называется, слыхал? Я спросил тебя, какого хуя ты здесь делаешь? Откуда узнал? Твой мордастый начальник похвастался?

- Мордастый? Какой ещё мордастый? Я прямо со школьного стадиона сюда пришёл, на приём к врачу, ничего не знал вообще. Ну а доктор сказал, что в больницу одного чувака из Судзурана привезли, в реанимацию. Спросил, мол, знаю ли я такого. Вот я и заглянул сюда. Еле тебя узнал, если честно. Так это наши тебя уделали? Ну ни фига себе они дают!

На минуту улыбка Токио угасла, и на лице мелькнула тень настоящего потрясения. Мелькнула - и тут же осела где-то на дне его тёмных, огромных и всегда чуть влажных, как у обдолбанного оленя, глаз.

- А вот это уже не твоего ума дело, придурок, с кем мне пришлось... - начал было Идзаки, но так и не закончил, захлебнувшись в сдавленных приступах кашля. Когда он, наконец , затих, то без сил откинулся на подушку и прикрыл свой единственный глаз. Выражение лица стало абсолютно безучастным, на лбу проступили капельки пота.

- Ты это... Отдыхай, короче. Зря я с тобой так много сразу, нельзя тебе ещё ни с кем разговаривать. Я лучше завтра зайду, ты не против?

У Идзаки хватил сил лишь на то, чтоб попытаться криво усмехнуться в ответ - да и то губы не захотели его слушаться. Только уголок рта чуть заметно дёрнулся. Но и этого Токио хватило, чтоб понять, о чём сейчас был вынужден молчать генерал ДжиПиЭс. "Вали отсюда, еблан, и чтоб я тебя никогда здесь больше не видел. Иди, залечивай свою голову дальше и не приставай ко мне, чёртов идиот, не до тебя мне сейчас". Но Токио давно уже привык не обращать внимания на такие вещи. Он знал обычную реакцию парней и на свою полную неизъяснимого оптимизма улыбку, и на свою неизменно вежливую манеру общения, и на добродушный, всегда такой прямой и открытый взгляд. Пускай они что угодно говорят. Он знал, что, рано или поздно, они все к этому привыкают. Абсолютно все.

***

- Припёрся всё-таки. И чё теперь, снова целоваться полезешь, ага?

Вместо ответа Токио как-то внезапно заговорщически улыбнулся, потом с комичной торжественностью выдернул из-за спины руку с букетиком синих хризантем и зажатую в том же кулаке сетку с апельсинами. После чего, наконец, посмотрел в лицо Идзаки и смущённо заявил:

- Это тебе. Ты ведь больной сейчас, ну вот я и решил. Так здесь вроде принято. Ну, в больнице, в смысле.

- Твою мать, Тацукава! Ты это специально, да? Ну ты и дятел! Хочешь, чтоб я окончательно психанул, и у меня не выдержало сердце? Чтоб я сдох прямо на этой кровати, нюхая твои вонючие цветы? Ну и методы у бойцов Сэридзавы. Пиздец какой-то, а не методы!

- Почему это сразу вонючие? - растерялся в ответ Токио. И тут же с какой-то уморительной детской непосредственностью стал принюхиваться к злосчастному букету. После чего обиженно пожал плечами и положил цветы на тумбочку возле кровати.

- Ах да, и на цитрусовые у меня аллергия, чтоб ты знал, - почти злорадно сообщил Идзаки. Но вот свою знаменитую лисью улыбку ему так и не удалось на этот раз изобразить. Губы по-прежнему плохо его слушались и в случае чего начинали сразу же трескаться и кровоточить.

- Ну и ладно. Зато теперь здесь вид более уютный. Не такой казённый, как в обычной палате.

- Да похуй мне на все эти интерьеры. Меня сейчас куда больше сам вид твой из себя выводит. Факт твоего наличия в зоне видимости. Прям вот бесит неимоверно, ага.

- Но почему? Я думал, что тебе здесь скучно. Мне вот всегда было скучно, когда я лежал в больнице. Особенно если никто подолгу не приходил. А к тебе кто-нибудь заглядывал уже?

Идзаки молча уставился на Тацукаву. Долго и пристально изучал его лицо, как будто изо всех сил пытался решить какую-то очень важную проблему. После чего окончательно помрачнел, демонстративно вперился глазами в потолок и небрежно, совершенно без всяких эмоций, произнёс:

- Свали уже отсюда нахуй. Устал я от тебя, как чёрт, веришь?

Теперь уже надолго замолчал Токио, мгновенно погасив свою улыбку и даже в кои-то веки плотно сомкнув губы. Он отвёл взгляд в сторону, затем перевёл его в другую точку, будто пытаясь скрыть свои чувства, чтобы случайно не выпустить их наружу. Его лицо приняло понурый вид, но отражало не обиду, а смесь досады, недоумения и даже лёгкого разочарования. Он набрал воздуха в грудь, собираясь что-то сказать, но потом внезапно передумал и решительно направился к двери. Пройдя те самые пять шагов, он, уже стоя на пороге, остановился и повернулся назад. Идзаки продолжал демонстративно рассматривать трещины на потолке. Токио тихо произнёс:

- А знаешь, между нами ведь гораздо больше общего, чем ты думаешь.

"Судя по всему, именно поэтому ты вчера попытался облизать мои губы, псих ебанутый", - подумал про себя Идзаки, но вслух так ничего и не сказал. Дверь за Токио бесшумно закрылась.

***

- Опять ты? Без цветов на этот раз?

Идзаки сидел, прислонившись спиной к подушке, и тыкал в клавиатуру на стареньком, подержанном ноутбуке. Он даже глаз от монитора не потрудился отвести, задавая свои не слишком остроумные вопросы. И спросил как будто нехотя, без особого интереса, словно уже заранее знал все ответы, и они ему были, по большому счёту, параллельны. Но Токио показалось, что его тон был даже чересчур равнодушным, будто отрепетированным. Ни насмешки, ни возмущения.

Теперь его правая рука была на перевязи, а левой он как раз неуклюже давил на клавиши. Лишь грудь оставалась перетянутой бинтами наискосок, да над глазом крепилась с помощью пластырей марлевая повязка. Под бинтом на груди красовался всё тот же синяк, но уже намного бледнее и с заметным желтоватым оттенком. Волосы чистые, расчёсанные, но не уложенные. И это было до того непривычно, что создавалось стойкое ощущение, будто перед Токио сидит не правая рука Генджи Такия, а как минимум - его младший брат, безобидный и одновременно какой-то ужасно... трогательный, что ли. На его губах уже почти не осталось корост. И хотя они до сих пор ещё не вернули себе прежний контур, зато каким-то немыслимым образом сумели вернуть былую соблазнительность. А не сошедшие до конца припухлости на губах придавали лицу жалобное выражение, как у несправедливо обиженного ребёнка. В общем, сейчас на постели, заправленной новым комплектом белья с красивыми тёмно-синими лепестками, сидел отчасти незнакомый парень. Тот Идзаки, которого Токио совсем не знал: внешне - беззащитный подросток, а не безжалостный генерал в тёмных очках и с вечно залакированным панковским ёжиком на голове.

Токио присел на единственный стул у кровати.

Молчание снова затянулось и повисло неловкой многозначительной паузой. Странно, что первым не выдержал именно Идзаки.

- Долго же ты продержался, как я посмотрю. Почти две недели терпел. Даже как-то не ожидал от тебя, честно говоря, - он ухмыльнулся одним уголком губ, всё так же не отрывая взгляда от экрана.

- Вообще-то, меньше.
- Чего - "меньше"?

- Я заглядывал сюда пару-тройку раз, когда с процедур возвращался. Но у тебя в это время то мама в палате была, то врач делал обход. А в последний раз сам Такия собственной персоной нарисовался, будто только его и ждали.

Идзаки оживился и как-то по-шальному взглянул на Токио. И тут же снова отвёл глаза. Токио удивленно поднял бровь:

- Что?
- Что - "что"?
- Что тебя так развеселило?
- Да ничего, в общем-то. Просто ты так произнес имя Генджи, будто он лично отравил твою любимую собаку.
- У меня нет собаки, - на полном серьёзе возразил Токио.
- Слушай, Тацукава, ну почему ты такой тупой, а? Или прикидываешься просто? – Идзаки снова уставился на него тем изучающим взглядом, который был уже знаком Токио по прошлому разу. Потом с наигранной задумчивостью произнёс: - Да нет, не похоже что-то, уж слишком всё натурально выглядит.

Во взгляде мелькнула жалость с лёгким оттенком раздражения, какие бывают в глазах матери, сокрушающейся над убогостью сына-тугодума.

- Какой уж есть, - буркнул тот в ответ и обиженно отвернулся, скрывая досаду. Чтобы уже через несколько секунд вновь просиять своей анимешной улыбкой до ушей.
- Ну и что за радость нам опять привалила? - небрежно бросил Идзаки.
- А ты сегодня ни разу не выругался, между прочим. И даже совсем не пытался меня выгнать. Почему?
- Ну пиздец, бля, приехали! Воистину, человеку для счастья не много надо! Считай, что тебе просто неебически повезло. Завтра меня переводят в общую палату, там уже точно будет не до скуки. Так что сиди пока, пользуйся моментом. У тебя ведь в запасе куча всего, чем ты собирался меня развлечь, я прав?
- Это вряд ли. Я всего лишь хотел спросить тебя кое о чём... Но боюсь, что ты меня пошлёшь после первого же вопроса.
Идзаки на секунду напрягся, но потом серьёзно кивнул:
- Постараюсь не дать тебе в морду. Так что валяй, спрашивай. Сегодня я такой добрый, что сам себе удивляюсь.
- Ну, в морду ты, положим, и не сможешь дать. В твоём-то положении…
- Хочешь проверить?! – Идзаки сдвинул брови, но в глазах его прятались смешинки.

Токио улыбнулся, помолчал пару секунд, и наконец выдал:

- Зачем ты пришёл в Судзуран? Ты же вроде из приличной семьи. И умный к тому же, в отличие от меня. Что ты здесь забыл?

Идзаки захлопнул крышку ноута и отложил его в сторону. Потом внимательно посмотрел на Токио и с иронией произнёс:

- А ты? Уж твои-то небедные родичи могли найти тебе школу получше. Хотя бы затем, чтоб твоя несчастная голова не так сильно страдала в Судзуране, встречаясь счужими кулаками.
- Но я первый спросил!
- Окей, - подозрительно легко согласился Идзаки. - Я отвечу, но тогда вопросы будем задавать по очереди.
- Ну хорошо, - удивлённо пожал плечами Токио. - Хотя мне и трудно представить, чем я мог бы тебя заинтересовать.
- А это мы уже посмотрим по ходу дела. Может, ничего не заинтересует вовсе, здесь твоя правда, - усмехнулся в ответ блондин.

Он немного поёрзал на кровати, устраиваясь поудобнее, после чего спокойно и обстоятельно рассказал:
- В средней школе я достаточно быстро въехал, что для того, чтобы заниматься любимым делом, как-то совсем необязательно просиживать жопу на скучных уроках и хавать никому не нужные сведения. Сейчас мир меняется гораздо быстрее, чем это доходит до наших учителей. А вот научиться разруливать проблемы, находить союзников, ставить кого-то на место – это никому никогда не помешает. И это намного веселее, чем нудные занятия. Знаешь, люди ведь очень похожи внутри, на самом деле. И жизнь, в общем-то, проста, как разбитая бутылка. Главное - понять это сразу и навсегда, а всё остальное – это так, мусор, оболочка и ничего больше. Вот поэтому я и в Судзуране. Практикуюсь. А ты чего ждал? Семейной драмы? - усмехнулся он.

- Да нет, ничего такого я не ждал. Просто давно было любопытно. А кем ты хочешь стать? Ну, потом, после окончания?

- Это уже второй твой вопрос, кстати. А ты ещё на мой не успел ответить, - осадил Идзаки с кривоватой, но всё равно потрясной улыбкой хитрого лиса. Мол, нас на мякине не проведёшь, бдительность - форева!

- А вот у меня как раз, - Токио пожал плечами, словно извинялся, - семейные проблемы. Я даже не знаю, как объяснить. Отец всегда считал меня слюнтяем. Он босс и уважает только сильных личностей. Была бы у нас армия – отправил бы туда. А так – договорился, чтоб меня в трудную школу определили. Чтоб мужиком типа стал. Мать была очень против, плакала даже, но кто ж её слушать-то будет. Ну, а там я встретил Тамао, и он мне почти сразу заменил семью. Как-то так.

Токио нервно сжал и разжал пальцы рук. От напряжения слегка сводило скулы. Он вообще не привык делиться личными проблемами. А уж тем более - проблемами, связанными с семьёй. Поэтому он ничего не стал рассказывать о том, что с отцом у него не ладилось с самого детства. О том, тот предал их с матерью много лет назад, заведя себе любовницу на стороне: Токио тогда и трёх лет ещё не было. Нет, официально свою семью он не бросал, это бы подпортило ему репутацию руководителя крупной компании. Просто жена и сын всё реже видели его дома, особенно по выходным. В первое время отец даже иногда испытывал чувство вины. Тогда он водил Токио в зоопарк или на аттракционы, покупал ему мороженое и разные лакомства. Но потом... когда Токио исполнилось пять лет, в другой семье тоже родился сын, которого Тацукава-старший обожал. Токио сразу почувствовал, что тот ребёнок стал для отца куда более желанным, чем он сам. Он не знал, почему, и от этого незнания мучился вдвойне.
Сводный брат рос активным, умным, целеустремлённым, серьёзно занимался спортом. Был объектом воздыханий всех девчонок в классе и предметом гордости в семье и школе.
Токио не стал рассказывать Идзаки о том, как этот всеобщий любимец два года назад трагически погиб в автомобильной аварии, когда неисправный грузовик на полном ходу перевернул автобус с детской легкоатлетической командой, возвращавшейся с соревнований. И как с тех пор отец окончательно перестал общаться с семьёй, целиком уйдя в свой бизнес, и лишь регулярно выдавал им с матерью деньги на необходимые расходы.

Зато мать всю жизнь, как могла, старалась восполнить единственному сыну недостаток родительской любви и нежности. Видимо, поэтому он и вырос таким улыбчивым тихоней, скрывая за видимым дружелюбием детскую обиду и страстное стремление доказать отцу, как тот был не прав. Доказать во что бы то ни стало, что он ничем не хуже того погибшего парня. Доказать, что он может постоять за себя и тоже чего-то добиться в этой жизни.

- Так тебя что, прямо больного отправили, что ли? Твой отец совсем ебанутый, да?

- Это тоже второй вопрос, - поддел Токио, - но я отвечу. Нет, тогда о болезни ещё ничего не знали. А когда всё открылось, отец хотел забрать меня на домашнее обучение. Но тут уже я не согласился. Мне очень нравится наша компания. И маджонг нравится, и с Тамао круто общаться. Хотя он и молчит в основном. Но молчит совсем по-другому, чем мои родители. Короче, здесь я чувствую себя намного счастливее и безопаснее, как бы странно это ни звучало.

- Смотри-ка, ну я прямо зауважал сейчас твоего Сэридзаву. Тоже хочу научиться так молчать, чтоб за мной потом табуном богатые сыночки ходили, – в насмешливом голосе Идзаки пробивались нотки искреннего восхищения. - Ну ладно, проехали, - он криво усмехнулся, а потом внезапно, без всякого перехода, с мрачноватым равнодушием в голосе спросил: - Интересно, а Токаджи тебе тоже нравится, блаженный ты наш? Этому монстру раздавить такую фиалку, как ты, – раз плюнуть просто. Видимо, не слишком-то ты ему пока досаждал, раз до сих пор живой.

Лицо Идзаки оставалось бесстрастным, на Токио он в это время не глядел. Складывалось впечатление, будто сам с собой разговаривал. Потом он всё же посмотрел на Тацукаву и, слабо усмехнувшись, продолжил:

- Но это так, риторический вопрос был, можешь не отвечать. Ты там что-то про будущую профессию спрашивал. Не знаю, я ещё не определился. То ли юристом, то ли психологом хочу стать. Что, в принципе, одно и то же, по-моему, - блондин пожал плечами. - В любом случае, мне именно с людьми интересно работать.

- Манипулировать ими?
Идзаки не ответил, но взгляд сказал больше, чем слова.

- А зачем ты вообще спросил про Судзуран? Я что, так сильно не вписываюсь в его атмосферу? – на последних словах его брови сложились в забавные «домики». Во всём Судзуране так умел делать один лишь Идзаки. В исполнении любого другого человека такая мимика вызвала бы неконтролируемый приступ кавая, но только не в исполнении генерала ДжиПиЭс. Потому что у любого другого этот жест выглядел бы уморительным. А у Идзаки – опасным. Ибо говорил он вовсе не о желании обаять своего собеседника, а о том, что хозяин «домиков» всерьёз задумался, а не отправить зарвавшегося визави на тот свет. Причём без промедления.

- Не в этом дело. Как по мне, так ты идеальный ворон, - Токио нисколько не смутило, что он только что отсыпал мощный комплимент своему противнику. Для него это было совершенно нормально, и, не заметив расширившихся от удивления зрачков Идзаки, он медленно продолжил, в который раз уже стараясь как можно тщательнее подбирать слова: - Просто… помнишь, я тебе уже как-то говорил, что у нас гораздо больше общего, чем тебе кажется. То, что мы оба учимся в этой школе несмотря ни на что – это лишь одно из таких совпадений.

- Ну пиздец…А в чём же другие заключаются? Ну-ну, давай, продолжай меня и дальше удивлять, мой улыбчивый друг. Я уже понял, что ты весь полон невъебенных сюрпризов, как моя пепельница – вонючих окурков, – Идзаки явно вошёл во вкус и начал откровенно стебаться, чем впервые за эти долгие дни своей больничной жизни напомнил Токио того блондина-пересмешника, которого он знал уже не первый год. Поймав кураж, Идзаки продолжал с глумливым упоением развивать понравившуюся тему: - Только вот никогда бы не подумал, что я хоть в чём-то могу быть на тебя похожим. Белых рубашечек вроде бы не ношу, волосы тёмной лентой не перевязываю и с Сэридзавой томными вечерами не молчу наедине… Что между нами общего-то, я так и не понял?

Токио не улыбнулся. И вид у него стал пугающе сосредоточенным и упрямым, будто он в омут нырнуть собрался.

- Давай, колись, чё молчишь-то? - подначивал Идзаки. - Хотя я понимаю, мечтать не вредно...

Не успел Идзаки договорить фразу, как Токио тихо, но очень внятно, глядя прямо ему в глаза, с каким-то непонятным вызовом произнёс:

- Мы оба одержимы Генджи.

Повисла звенящая тишина. Токио показалось, что Идзаки даже дышать на какое-то время перестал. Он просто застыл в немом удивлении, потрясённо вытаращив глаза с внезапно расширившимися, как у наркомана, зрачками. Когда тишина стала уже совершенно непереносимой, а зрачки Идзаки успели затопить радужку его глаз, он резко выдохнул из лёгких застоявшийся воздух и неожиданно сиплым голосом произнёс, максимально разделяя слова нарочито долгими паузами:

- Что. Ты. Сейчас. Сказал?

На лице Токио промелькнула паника. Он даже вздрогнул от испуга, невольно вытаращив глаза в ответ, – до того устрашающе выглядел сейчас его собеседник, медленно выходивший из ступора. Однако, сделав над собой усилие, Токио не просто не стал отводить взгляда, а, напротив, нервно сглотнув и по-детски вздёрнув подбородок, упрямо повторил:

- Мы оба одержимы Генджи. Я давно уже в курсе, а ты пока не осознал этого до конца. Ну, или не хочешь осознавать. Оно и понятно, ведь ты ещё совсем недавно подсел на эту иглу…

- Да что за хуйню ты сейчас несёшь, Тацукава? – задохнувшись от возмущения, перебил его Идзаки. - Ты только послушай себя, придурок! Что за бред ваще? Какая игла, кого ты там осознал своей двинутой башкой, еблан недобитый?! Нет, по ходу, тебе какие -то неправильные лекарства выписывают. Ну, или в твоих мозгах поселились особо опасные паразиты, и я очень сейчас надеюсь, что это, блядь, не заразно! Ещё хоть раз такое ляпнешь когда-нибудь, я ведь и не посмотрю, что ты сраный инвалид, по асфальту нахуй размажу!

Выдав всю тираду без единой паузы, Идзаки понял, что у него тупо кончился воздух в лёгких, и он не сможет выдавить из себя больше ни слова. В комнате снова повисла такая тяжёлая пауза, что хоть взвешивай на весах . Идзаки, откинувшись на подушку, дышал рвано и тяжело, пытаясь успокоить свои не в меру расшалившиеся нервы, сам удивляясь такой внезапной вспышке острого гнева.

На Токио он не смотрел, но бешенство всё равно никак не хотело отпускать его, искажая красивое лицо до неузнаваемости и заставляя пульсировать вену шее. Токио с затравленным видом, как у нашкодившего щенка, сидел на колченогом стуле, непривычно сильно сутулясь и внимательно рассматривая кончики собственных ботинок. Он явно не ожидал такой ураганной отповеди и теперь находился в полном смятении – то ли встать прямо сейчас и молча уйти прямо, то ли дать беседе ещё один шанс. Он был уверен, что Идзаки понял его превратно, и что он обязательно сможет ему всё путёво объяснить, если только тот позволит.

Наконец, Токио осторожно, словно прощупывая обстановку на вражеской территории, взглянул на Идзаки и произнёс буквально на грани слышимости:

- Шун, ты, наверное, меня просто не так понял.

- Вот же чёёёёрт! – в ответном восклицании Идзаки сквозила даже не досада, а уже тотальная, ничем не прикрытая, буквально вселенская безнадёга. – Уж лучше бы меня те уроды из банды Мордастого насмерть забили, чем мучительная смерть от твоих закидонов. Ну вот какого хрена ты сейчас это делаешь? Кто тебе вообще позволил меня по имени называть, скажи, пожалуйста? – тоскливо спросил он у вконец обалдевшего Токио, возводя глаза к потолку. - Ладно, так уж и быть, - вдруг спешно произнёс он, стремясь предотвратить новый поток бурных оправданий от подавшегося вперёд Тацукавы. – Валяй, развивай свою дебильную теорию дальше! Уж больно любопытно будет услышать от тебя правильную версию всей этой хуиты. И особенно - что же на самом деле подразумевает под одержимостью больной на всю голову адъютант Сэридзавы. Может, я заодно пойму, на кой хрен ты лез ко мне целоваться в первый раз. Так что давай, сказал «а» - говори теперь и «б». Всё равно хуже не будет, хуже уже и так некуда…

Токио всмотрелся в лицо своему собеседнику, пытаясь поймать его взгляд, но Идзаки демонстративно отвернулся. Тогда он, наконец, решился снова заговорить - с видом человека, приговорённого к смерти на гильотине.

- Понимаешь... Я ведь тоже когда-то больше всего хотел быть правой рукой Гэн-сана, но вот не вышло как-то. Только не перебивай меня сейчас, ладно? - успел опередить Токио очередной едкий комментарий вновь оживившегося блондина. - Не знаю, удастся ли это сделать тебе, но вижу, что ты уже близок к цели. И всё равно хочу тебя предупредить, что с Генджи Такия очень легко обмануться. Не потому, что он способен кого-то предать или обмануть, нет. Просто у него всегда найдутся новые цели и новые мотивы, чтобы двигаться дальше. Дальше тебя или даже без тебя...

- Эй, Тацукава, это ты сейчас обо мне говоришь или о себе? Лично я в упор не могу представить Генджи в роли дальновидного политика с кучей планов в голове. По-моему, это самый ебанутый и непредсказуемый вожак стаи, который только может случиться в Судзуране! Из тех, кто и сам не знает, что сотворит в следующую минуту. То ли сигаретой угостит, то ли в морду даст. Так что ты о каком-то другом сейчас Генджи толкуешь, не иначе.

Последние слова Идзаки произнёс с плохо скрываемым восхищением, чему-то при этом улыбнувшись краешками губ и уголками глаз. Токио снова внимательно вгляделся в его лицо, будто стремясь уловить и запомнить это выражение ... Выражение… нет, не счастья... и даже не удовольствия... а некой внезапно исполнившейся мечты, которую порой так выматывающе долго носишь в себе, что постепенно и сам перестаёшь в неё верить... Это чувство было до боли знакомо и самому Токио. И он знал, что когда такое происходит, то даже и умирать совсем не страшно. Он знал, потому что это знание ему подарил Тамао Сэридзава. Он знал, и поэтому всегда безошибочно угадывал это чувство в других людях. И всё-таки не удержался от вопроса:

- Но если он такой ненормальный, то зачем ты с ним?

- Ох, ну ты и мозгоёб, Тацукава! И как только твой босяк тебя терпит? Или ты его кормишь за то, чтобы он терпеливо слушал твои байки и психологические бредни? Даже и не подозревал, что ты такой зануда!

Идзаки снова, в который уже раз, закатил глаза. Причём сделал это настолько театрально, что Токио явственно почувствовал лёгкую нотку фальши в этом спонтанном всплеске чересчур праведного гнева. Очень маленькую такую нотку, но она тотчас же будто расставила всё по местам. Видимо, Идзаки и сам не смог бы ответить, почему он с Генджи. Возможно, никогда не задумывался над этим. Или задумывался, но так и не смог увидеть чего-то самого главного. Того, что заставляет слепо идти за своим лидером, куда бы тот ни позвал. Подчиняться любым его приказам, пускай и выраженным в виде негромких и зачастую невнятных просьб, зато без намека на вопросительные интонации. С радостью воплощать в жизнь чужие идеи, какими бы безумными они ни казались. Причём в случае с Идзаки и Такией эта неизменная готовность к подчинению одного другому никак не отражалась на их внешнем поведении. Подкалывали главари ДжиПиЭс друг друга практически на равных. В дартс Идзаки каждый раз беззастенчиво обыгрывал Такию, не давая ему ни малейшей форы. Они частенько устраивали спарринги под открытым небом или просто дурачились, сначала избивая друг друга до кровавых соплей, а потом валяясь в пыли и хохоча в полной эйфории так, что их ржач был слышен даже за школьным забором.

И только хорошенько приглядевшись, можно было заметить, что глядят они друг на друга абсолютно по-разному. Если Идзаки смотрел на лидера ДжиПиЭс всегда с восхищённым одобрением, чуть ли не с обожанием, и всегда старался держать его в поле зрения, то Генджи, в свою очередь, предпочитал смотреть куда-то внутрь себя, поневоле создавая вокруг своей персоны ощущение небольшой, но чётко выраженной дистанции. Этакой ауры отчуждения, которую ещё никогда и никому не удавалось преодолеть. Даже Идзаки. И уж кому-кому, а Токио Тацукаве было известно об этой такиевской особенности намного лучше, чем любому из нынешних судзурановцев. Ведь ему самому за несколько лет общения с Генджи в средней школе так и не удалось сломать эту невидимую стену, несмотря на все старания. И для него сын якудзы уже тогда оставался одинаково далёким и недоступным - как во время их внезапных ссор и детских обид, так и в моменты самых чистых и искренних проявлений нерушимой детской дружбы. Из тех, что обычно заканчиваются клятвами «быть вместе навсегда» или почти интимных признаний «я сейчас расскажу тебе страшную тайну, только ты никому о ней не говори!». Сам Токио в те годы сделал для себя однозначный вывод о том, что Генджи никому и никогда не доверяет до конца. И что по-настоящему назвать себя его другом сможет лишь тот, кто наконец-то сумеет растопить ледяную шапку поверх этого клокочущего вулкана. Тацукава не был уверен, что хоть кто-нибудь в Судзуране способен совершить такое чудо. Но если оно всё же произойдёт, то точно не стараниями Идзаки…

- Ку-ку! Эй, ты куда там снова улетел, Тацукава? Глюки очередные ловишь? Или задумался о своих сложных взаимоотношениях с Сэридзавой? Типа кормить его дальше или не кормить! - Идзаки внезапно примирительно ухмыльнулся: - Интересно, а наш прежний договор о вопросах и ответах ещё в силе? Если да, то теперь моя очередь. Ты тут сегодня так много и так загадочно вещал о нашем главаре, что я просто не могу не спросить: а тебя-то что с ним так связывает? Слышал, что вы учились когда-то вместе в одной школе и даже были там завзятыми корешами... Это правда? И что произошло дальше? Девчонку не поделили?

- Да ну какая девчонка? Мы тогда о них и не думали. Просто так вышло. Я же тебе говорил, что когда у Генджи появляется какая-то серьёзная цель, он инстинктивно начинает искать себе равных, сбивать свою собственную стаю. Или, наоборот, действует в полном одиночестве. Для него важны не столько сильные сторонники, сколько достойные противники. А вот лишний балласт ему вовсе не нужен. Ну, мне так кажется. А может, ему просто стало неинтересно со мной, когда наступило время биться со старшеклассниками из соседней школы. Он тогда стал совсем невменяемым, будто специально повсюду смерти искал. Вечно лез на рожон, рыскал по чужой территории, даже на нож один раз напоролся. Еле откачали.

- Почему? - с нажимом спросил Идзаки. Видно, старался разгадать, какие ключи подойдут к тому человеку, за которым он пошёл.

- У него в это время дома что-то творилось. Отец вроде выгнал мать Генджи из дома. Точно не знаю - сам он к этому времени уже перестал посвящать меня в свою жизнь. Да и вообще будто перестал меня замечать. Старался держаться подальше, говорил, чтобы я не лез в его дела, что добром это не закончится. И что мне же будет лучше, если я найду себе новых друзей. А при последнем разговоре заявил, что он не может меня бесконечно защищать. Что он вообще не может никого защитить, пока не вырастет и не сумеет подвинуть своего отца.

- И ты что?

- Я тогда так и не понял, что он имел в виду, мне всё казалось ужасно несправедливым. Мой отец вот тоже далеко не подарок, но ведь это не повод вымещать свои обиды на друзьях, правда? Кстати, он тоже был против, чтобы мы общались с Генджи. Не запрещал, конечно, мы же редко с ним общались. Но пару раз такую рожу состроил при одном лишь упоминании Такии, что я и сам всё быстро понял. А потом я смирился и стал жить так, как будто и не знал никакого Генджи. Перевёлся в Судзуран и встретил там Тамао. А тот вообще не в курсе, кто его отец, но это совсем не помешало нам быть вместе. Потому что дружба никогда не должна зависеть от семьи, какой бы та ни была. Иначе - скажи, что это за дружба вообще? А потом в Судзуран пришёл Такия. И я не знаю, что теперь будет. Я не знаю, зачем он пришёл. Но я подозреваю, что это опять как-то связано с его отцом. И если я прав, то Такию будет не остановить. Он или победит, или сдохнет. Уж мне-то это точно известно, потому что я видел, на что он способен.

Снова повисла напряжённая пауза. Токио не знал, что бы он ещё мог добавить к своему и без того слишком длинному монологу. Он не знал, как его закончить. Он выдохся и чувствовал себя измотанным. Он не думал, что выворачивание души на изнанку окажется настолько утомительным занятием. И пока что не чувствовал никакого облегчения, хотя вроде как должен был. По крайней мере, ещё совсем недавно он искренне надеялся на это.

Идзаки, в свою очередь, не знал, как реагировать на услышанное. В его голове крутились десятки вопросов. Но он ещё не был готов услышать на них ответы. А возможно, что и не хотел. Или хотел, но не от Токио. Хотя... один вопрос всё-таки стоило задать.

- Ну и как вся эта байда связана с тем, что ты пытался меня облизать в первый день? Что означал этот твой уёбищный поцелуй?

- Просто проверял, дышишь ты ещё или нет, - стараясь выглядеть максимально честно, ответил Токио.

Не станешь ведь объяснять такому парню, как Идзаки, как и почему кого-то тянет порой на проявление любопытства с лёгкой примесью мазохизма. К примеру, желание попробовать на вкус того человека, который сумел, сам того не ведая, заменить тебя. Встать на твоё место. Встать рядом с тем, кто несколько лет был отражением тебя самого, был тебе самым лучшим другом. Попробовать и понять - ну вот чем он оказался лучше тебя? Круче тебя? Почему именно он заслужил это место? Он, а не ты...

Идзаки же впервые за долгое время не отреагировал на слова Токио, как будто был под гипнозом. Он почти завороженно наблюдал за этим странным парнем, который только что умудрился поведать ему историю своей многолетней дружбы, по непонятным причинам прерванной на самом пике. Фрагменты чужой судьбы проплывали у него перед глазами, будто кадры из какого-то грёбаного арт-хаусного фильма, которых он, вообще-то, всегда терпеть не мог. Но этот фильм здорово цеплял. Он и сам не знал, почему, просто не смог этого не почувствовать в глубине своей насквозь циничной, как ему ещё совсем недавно казалось, души. В истории была какая-то несомненная загадка, ответ на которую всё время маячил где-то на краю сознания, но упорно не давался Идзаки, как бы он ни бился. Паззлы мозаики ни в какую не хотели складываться, но Идзаки знал, что у него ещё полно времени, и он обязательно найдёт ответ.

Гораздо больше его беспокоил тот факт, что рассказ Токио как-то неприятно и в то же до упоения сладко разворошил в нём полузабытые воспоминания о себе самом. О том, каким он был когда-то очень давно. Настолько давно, словно и не в этой жизни вовсе. Идзаки вдруг яркими, почти болезненными флешбэками начал вспоминать, о чём он тогда так сильно мечтал, что даже тихонько молился по ночам с маленькой дрожащей свечкой в руках. От каких слов он мог впасть в глубочайшую депрессию. Чем он тогда дорожил больше всего на свете, буквально до слёз, в неотрывном страхе однажды это потерять и больше никогда уже не вернуть. И что так истово, так люто ненавидел всем своим сердцем, тогда ещё по-детски чистым и неиспорченным.

А ещё, помимо всего прочего, он был потрясён какой-то тихой и незаметной мудростью того двинутого на всю голову чувака, что сидел сейчас перед ним. Который зачем-то называл его по имени и постоянно лыбился своей счастливой улыбкой восторженного суслика (и как у него только челюсти не свело до сих пор?!). Но странное дело - эта улыбка уже почему-то больше не напрягала, а казалась неотъемлемой частью чужого лица, такой, как бывают у кого-то родинки или шрамы.

И Идзаки был вынужден признать один несомненный дар Токио Тацукавы: способность каким-то совершенно непостижимым образом увидеть за всякой разномастной чепухой наиболее важные, знаковые вещи. Извлечь из случайно брошенной, абсолютно ничего на первый взгляд не значащей фразы самую суть. А главное – в любом человеке уметь увидеть и распознать ту подводную часть айсберга, что практически всегда скрывается под его вершиной. Наверное, именно поэтому многие его выводы и прогнозы казались настолько
точными, что им хотелось верить сразу же и безоглядно, как бы парадоксально они ни выглядели на первый взгляд.

Оглушённый этими открытиями и враз нахлынувшими чувствами, Идзаки понял, что ему в итоге совершенно нечего ответить Токио. Эта нежданная исповедь окончательно выбила его из колеи и лишила способности не только кого-то стебать и подкалывать, но и вообще здраво рассуждать хоть о чём-нибудь. Откровенно говоря, он устал. Очень устал. Просто до изнеможения. Будто и не шло уже дело на поправку. Будто он намеревался заболеть ещё больше. Слишком эмоциональным выдался сегодняшний разговор, слишком много чего было озвучено и обнажено. И он уже почти жалел, что пошёл на это. В его мире давно не было места сантиментам, жалости, рефлексии и всяческим интимным признаниям. Он от этого отвык и категорически не желал привыкать снова.

Внезапно перед глазами мелькнула картинка, от которой ему стало просто физически плохо: он избивает Токио во время боя. Сгибает его пополам ударом колена поддых, хватает за волосы левой рукой и вышибает правой пару зубов так, что брызги крови разлетаются вокруг фонтаном, а потом уже двумя руками бьёт его окровавленное лицо об колено. И Токио, теряя сознание, падает, как подрубленный. Спазм отвращения судорогой прошёлся по всему телу. Потому что сама мысль о возможности такого исхода вызывала острый протест и бурное, отчаянное неприятие. Всё перевернулось с ног на голову. Идзаки знал, что это лишь временная слабость, и рано или поздно это всё равно пройдёт, не может не пройти. Следом
пришла другая мысль. Он понял, что готов пришибить Тацукаву прямо здесь и
сейчас, не дожидаясь никакой финальной битвы. За всю ту херню, что тот с ним сотворил.

Хотя... нет, не всё ещё поменялось в этом мире. Мордастый Токаджи вот точно остался. Ублюдок, чью мерзкую рожу он превратил бы в кровавое месиво с преогромным удовольствием, даже наслаждением. Ещё бы и джигу потом станцевал на его теле, распростёртом в пыли или втоптанном в грязь, как уж там получится. Вот только выкарабкаться бы отсюда поскорее! Ему даже и повод не понадобится. Повод нужен Генджи. Ну что ж, он подождёт. У него хватит сил. Да и как там было про месть и холодные блюда? В общем, ему нужно время, чтобы разобраться со всем этим. Привести свои мысли в порядок. Стряхнуть морок затянувшейся беседы и стать самим собой. Не прошлым, а нынешним. Идзаки и сам не заметил, как принялся мысленно просить Токио уйти. Просто встать и уйти. Потому что послать его нахуй по старой привычке тоже уже не получалось. Ну надо же...

Токио всё это время безотрывно наблюдал за лицом Идзаки, сохраняя полное молчание. Спокойно, вдумчиво и сосредоточенно. Тишина на этот раз была удивительно естественной. Как река, несущая свои мирные воды в тихой долине. Как затухающий в ночи костёр, отдающий последнее тепло засыпающим от усталости путникам. Как облака, медленно плывущие по необъятному синему небу. Или как одинокая птица, свободно парящая в вышине. Токио смотрел и без труда распознавал те эмоции, что сейчас поочерёдно захлёстывали его собеседника. Он умел наблюдать. Он умел видеть. Он умел чувствовать людей независимо от того, как к нему относились и за кого они на самом деле его принимали.

И он точно угадал тот момент, когда – всё. Пришло время уйти. Без лишних слов, выяснений и напряжённых попыток свести всё к юмору, к фальшивой, натянутой шутке. Уже у самой двери Токио всё-таки не выдержал и, полуобернувшись, с улыбкой произнёс:

- Поправляйся, Шун.

Дверь плотно закрылась за ним. На прикроватной тумбочке слегка увядшие синие хризантемы качнули головками своих цветков.

***

- Привет, Тацукава!

В проёме двери нарисовалась знакомая копна светлых волос, а потом появилось... Мда-а... Лицом это было трудно назвать. Все следы эпичной драки так живописно проступали на нём, что их не могли скрыть ни стильные солнцезащитные очки, ни неуклюжие попытки воспользоваться дешёвым тональником.

- Не ждал? Прости, что без цветов, я их даже матери своей не покупаю, - хохоток вслед получился наполовину издевательским, наполовину - извиняющимся. - Ну, как ты тут?

- Рад тебя видеть, Идзаки... Шун... Я нормально, как видишь. Говорят, жить буду. По крайней мере, ещё какое-то время, - ответная улыбка была слабой, но ироничной.

- Да брось! Никто не знает, сколько там кому отпущено. И, как по мне, так хвала небесам, что не знает!

- Кстати, о небесах. Ну и что, небо действительно выглядит намного синее с вершины Судзурана?

- На вершине не я, ты же знаешь. Не льсти мне лишний раз. Но ты прав, чёрт, как же ты прав, чувак! Я ещё в жизни не видел такого синего неба, как после битвы!

Пьяный от распиравшего его счастья Идзаки не смог сдержать широченную улыбку на своём обезображенном уже в который раз за эти месяцы лице. Почти такую же улыбку, которая обычно светилась на лице самого Токио.

- Ну всё, я на минутку заскочил. Спецом тут ждал за углом, когда твой друг в сандаликах ушлёпает. Ему сейчас несладко, сам понимаешь. Не хотелось бы попадаться ему на глаза в такой момент. В общем, поправляйся там и все дела...

Идзаки повернулся к двери и широким, пружинистым шагом вышел из палаты. Чтобы ровно через три секунды так же стремительно вломиться обратно. Он решительно двинулся к кровати и, не дав Токио опомниться, наклонился и звонко чмокнул его в бледную щёку.

- Возвращаю тебе должок, красавица. Только не обольщайся, это был всего лишь дружеский поцелуй. Даже пока что ещё не братский. И да, я рад, что тебе удалось выиграть своё личное сражение, Токио. Правда, рад.

И, уже выходя второй раз из палаты, Идзаки бросил на ходу, не оборачиваясь:

- Возвращайся быстрее, чувак! Кажется, по тебе много кто скучает.

Последнее слово гулким эхом многократно повторилось в пустом больничном коридоре.

@темы: фанфики, Crows Zero

---

для D~Ary-4an Кен Катагири и Тацукава Токио

вот про Кена нашла) что обещала)
Название: Белый плащеносец
Автор: [J]fandom Crows zero 2013[/J]
Бета: [J]fandom Crows zero 2013[/J]
Размер: мини, 1832 слов
Пейринг/Персонажи: Кен Катагари, Тамао Сэридзава
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: G до PG-13
Краткое содержание: Штрихи к портрету Кена Катагари.
Белый зонтик детектед!
Примечание: все цитаты в эпиграфах взяты из фильма "Crows zero"
"Главное - это имидж, от которого они входят в ступор" (с)

текст

Кен с самого детства слыл совершенно неуправляемым: клинический врун и фантазёр, он вечно что-нибудь сочинял и вдохновенно нёс совершеннейшую чушь. Причём делал это очень серьёзно и убедительно. При наличии хотя бы одного слушателя он мог нагнать столько пурги, что ею легко заметало всех в пределах видимости, а точнее, слышимости, по самую макушку.
Неудивительно, что в результате его импровизированных опусов частенько возникали проблемы. И в семье, и в компании сверстников. С пацанами выходило по-разному. Своим безответственным враньём Кен, сам того не желая, подставлял то одного, то другого кореша. Постоянно возникали какие-то тёрки и наезды, и раз в неделю неисправимый балабол обязательно получал от кого-нибудь по своей жизнерадостной физиономии.
Обычно он стоял на стрёме или выполнял всякие ерундовые поручения, но при этом производил больше шума, чем реально помогал своим подельникам. Но, несмотря на это, в шайке к нему относились снисходительно, прощая многие выходки за острый язык, добродушный нрав и забавные ужимки. На него просто невозможно было долго обижаться. Однако в лоб он продолжал получать регулярно - если всё же перегибал палку или просто попадал не в настроение своих суровых приятелей.
В конце концов, все махнули на него рукой и оставили попытки перевоспитать малолетнего клоуна - благо, обаяния тому было не занимать. На разных сходках соседские пацаны и друзья по школе уже и сами были не прочь развлечься, прося Кена кого-нибудь спародировать или выдумать смешную историю. А потом рассказать её в лицах и уморительно разными, абсолютно неповторимыми голосами. Кен был отличным импровизатором, это удавалось ему лучше всего. Кто прочил Кену место эстрадного комика, кто - работу в рекламе, кто - актёрскую профессию, кто - высокие заработки в роли свадебного тамады. Но жизнь распорядилась по-своему.

В старших классах судьба свела Кена с Хидео Такией, мечтавшим возглавить группировку якудза. Он набирал новичков в свою пока ещё малочисленную, но весьма дерзкую банду. Кен попал туда за компанию со своими школьными приятелями, да так и не смог уже выбраться из сетей стремительно разросшегося мафиозного клана. Даже отмотал один срок в колонии, прикрывая кого-то из семпаев. Обычная практика в криминальном мире. Этим боссы якудза убивали сразу двух зайцев: спасали шкуры более опытных, а потому более ценных гангстеров - и одновременно связывали судьбы наивных салаг с жизнью всего клана наиболее надёжным, давно уже проверенным способом. Ведь с судимостью на руках тем было, в общем-то, некуда податься. А банда предоставляла им защиту, более-менее постоянный доход и стабильное существование в рамках жёсткой иерархической лестницы.

Имидж безобидного комика не раз выручал Кена и в колонии. Так что постепенно эти шутовские манеры уже практически срослись с ним, стали его второй кожей, его рецептом выживания на все случаи жизни. И Кен старался не думать, кем бы он стал, повернись его судьба иначе. Лишь иногда его обуревала тоска от чувства собственной никчёмности. И от того, что у него никогда не было настоящих друзей. Да что там - просто людей, с которыми можно было бы отвести душу, поделиться своими мечтами и планами, потрепаться за жизнь, так сказать. Ну и почувствовать свою ценность, какой бы ничтожной она ни была.
"Я покажу вам, как сбываются мечты!" (с)
В семье всё было хуже. Когда Кен посещал младшую школу, его отец учил неуёмного сына уму-разуму по-своему: молча отвешивал ему пару затрещин и так же молча уходил куда-нибудь нажраться со своими дружками, ничуть не заботясь, что в очередной раз оставил мальчишку без ужина. Своего отпрыска он никогда не называл по имени. Исключительно "макакой позорной" за непрекращающиеся ужимки и гримасы, от вида которых суровый, не склонный к юмору папаша всякий раз приходил в лютое бешенство.
Эта "макака" прицепилась к Кену сначала во дворе, а потом и в школе. Дразнили его и старшие, и младшие. Старшие - сопровождая обидное прозвище не столько болезненным, сколько унизительным щелбаном, а младшие - исключительно издалека, отбежав почти на полквартала. Сам же Кен предпочитал называть себя "белой плащеносной обезьяной", иначе - гамадрилом. Он вычитал это название в книжке о Древнем Египте, и оно показалось ему в тот момент очень звучным и романтичным. Тем более что с белым цветом у Кена были особые отношения. Белый у него прочно ассоциировался с матерью: её любимые белые лилии на столе, её любимый белый шарф на тонкой шее, её любимые белоснежные занавески на окнах с лёгким ароматом цветочного мыла...
Когда её не стало вместе со всей той красотой и нежностью, которую она несла в себе и которую щедро творила вокруг одним лишь своим присутствием, Кен продолжал упорно держаться за белый цвет. Так, он неизменно выбирал белые кроссовки, белые штаны и белые куртки, когда приходило время обновок. А с первой подростковой зарплаты за месяц работы "мальчиком на побегушках" в местных доках он исполнил давнюю мечту и купил белый плащ. Просто сияющий белизной плащ. Дешёвый, быстро мнущийся, с неровными швами. Но всё это было неважно. Кен казался себе в нём идеалом благородного рыцаря, почти супергероем. Особенно когда поднимал воротник и загадочно прищуривал глаза, глядя в зеркало. И именно тогда он окончательно превратился в "Белого Плащеносца". Пускай об этом никто даже и не подозревал.
Разумеется, за свою обновку, на которую он потратил почти все заработанные иены, Кен получил пару ожидаемых затрещин и порцию дополнительного презрения от отца, а также с десяток язвительных комментариев от однокашников, кто и почему предпочитает носить белые пижонские плащи. Но Кен давно научился не заморачиваться подобной чепухой и с тех пор уделял своему "супергеройскому костюму" отдельное внимание. Чистил, стирал и гладил его исключительно сам. И даже не потому, что делать это больше в принципе было некому, а потому, что ему нравился процесс. Он напоминал ему священнодействие. А Кен Катагири в глубине души всегда был склонен верить в чудеса, хотя всю жизнь и скрывал это так тщательно, как только мог.
"Мужчины два раза не повторяют" (с)
То, что сейчас стремительно неслось на Кена, больше всего походило на миниатюрное чудовище с десятком конечностей, которые беспрерывно вращались, напоминая крылья какой-то сказочной, внезапно взбесившейся мельницы. Грязные брызги летели во все стороны из-под ног маленького монстра - в том числе и в направлении только что выстиранного и любовно отутюженного белого плаща Кена. Шустрому салажёнку было на вид лет восемь, не больше. И сейчас он нёсся прямо на Кена, смачно шлёпая босыми ногами по лужам и не глядя по сторонам, а только молча разрывая своей круглой лохматой головой плотную пелену дождя. Он отчаянно размахивал руками - то ли от непередаваемого ужаса, то ли в безумной попытке устрашить своих невидимых врагов. Лица было не разглядеть, поскольку голову он склонил вперёд, как молодой бычок. Широченные, явно не по размеру, бесформенные штаны болтались на тощих бёдрах, а пёстрая клетчатая рубашка была разорвана сразу в нескольких местах и колоритно развевалась на ветру отдельными лоскутами.
И вот это самое невообразимое нечто с навсегда потерянным где-то пультом управления врезалось в Кена на полном ходу, боднув его головой в живот. Удар был такой силы, что Кен невольно согнулся пополам. Со свистом выпустив весь воздух из лёгких, он на несколько секунд утратил способность видеть, слышать и чувствовать что-либо ещё, кроме острой спазматической боли в районе солнечного сплетения. Его новёхонький белый зонт, лишь недавно купленный на честно отобранные у местной шпаны деньги, упал аккурат под ноги бодливому недоноску. А потом одна из спиц зонта явственно хрустнула под ногой, когда тот начал осторожно отступать от внезапно встретившегося на его пути препятствия в виде сердитого дядьки в нелепой светлой одежде. Дядька, кстати, до сих пор ещё не оставлял надежды глотнуть хоть немного воздуха широко открытым ртом. Малец отступал молча и угрюмо, всё так же не поднимая головы. При этом он громко и сердито сопел, будто это именно ему только что со всего маху врезали в живот и вообще чуть не покалечили нахрен.
Кен уже собрался было проучить мальчишку и за сломанный зонт, и за непрекращающуюся боль в животе, и за нахальную неосторожность в принципе. Но тут из-за угла появилась толпа преследователей, от которых, очевидно, и пытался убежать этот мальчуган. Их было человек десять, и все они были старше мальца года на два - на три и выше него почти что на голову. Они совсем не ожидали увидеть свою жертву рядом с каким-то взрослым парнем в пижонском плаще и потому лихо затормозили, пытаясь с ходу оценить изменившуюся обстановку и решить, что делать дальше. Разгорячённые, возбуждённые погоней малолетние хулиганы явно не хотели уходить с пустыми руками. Тем более, что по виду Кена было трудно сказать, станет ли он защищать мальчишку. Сломанный зонт говорил как раз об обратном.
Самому же Кену стало крайне интересно, как в этих условиях поведёт себя мальчишка, выглядевший сейчас на фоне остальных просто маленьким сердитым карапузом. Тот развернулся лицом к врагам, насупился, но отступать не стал и к Кену не придвинулся в поисках защиты. Он молча постоял, непрерывно сжимая и разжимая кулачки, потом, наконец, не выдержал и звонко крикнул врагам, тщетно пытаясь скрыть налёт той истерики в голосе, что всегда прорывается у испуганного, вконец затравленного ребёнка:
- Ну, чего там застряли?! Испугались, что ли?
Пацаны заржали, и один из них, самый высокий, шагнул из толпы с наглой ухмылкой и насмешливо произнёс, явно рисуясь перед своими дружками:
- Что ты там пропищал, голодранец? Да я тебя одним пинком вот в эту лужу отправлю, понял?
Больше малец не стал ждать и отвечать - тоже. Он ринулся на главаря ненавистной шайки с таким остервенением, что Кен понял: до этого он видел монстрёнка далеко не во всей красе. Вот сейчас это был действительно маленький бешеный бык без тормозов. Его противник встретил пацана ударом наотмашь - такой силы, что салажонок чуть не кувыркнулся в воздухе. Но это ничуть не остановило отчаянного мальчишку. Он продолжал молотить руками и ногами, куда попало, что-то при этом крича безумным голосом и ужасно напоминая впавшего в неистовство мультяшного героя в духе "Тома и Джерри". Парень от такого напора поневоле стал отступать и разозлился уже всерьёз. Его дружки, видя эту злость, двинулись толпой на помощь своему главарю. Тут и Кен не стал больше терпеть, поднял из лужи свой покалеченный зонт и, угрожающе размахивая им, гаркнул на всю улицу:
- А ну, шпана, быстро все дунули отсюда! Кому я сказал? Мигом разбежались, пока я этим зонтом вас всех в хлам не уделал!
Похоже, вошедших в раж пацанов испугал не столько зонт и даже не столько хриплый окрик Кена, сколько выражение его лица и устрашающе вытаращенные глаза, полыхавшие натуральным бешенством. Они не стали долго ждать и буквально кинулись врассыпную. И лишь маленький герой продолжал изображать запущенный винт вертолёта, ничего не слыша и продолжая орать с закрытыми глазами, как сумасшедший. Кен же просто стоял и наблюдал за ним с лёгкой улыбкой. Малец, наконец, почувствовал неладное, открыл глаза и вмиг успокоился. Он озирался вокруг удивлённо и с какой-то непередаваемо забавной подозрительностью. Тут Кен не удержался и засмеялся в голос. Потом немного подумал и ладонью поманил мальчишку к себе:
- Эй, иди сюда, не бойся! И пошустрее, пока я не передумал.
Мальчуган сердито нахмурился, но всё-таки медленно прошлёпал грязными босыми лапками к своему спасителю. Кен потрепал его по взъерошенной макушке и протянул злосчастный зонтик с поломанной спицей.
- Бери, пацан. Повезло тебе, я сегодня добрый. Бери, я сказал. Мужчины два раза не повторяют. А вообще, ты молоток, пацан! Как тебя зовут-то?
Мальчишка взял протянутый зонт и что-то невнятно пробурчал в ответ.
- Как-как? Говори громче, я ни фига не расслышал!
- Тамао. Меня зовут Тамао.

Название: Диагноз
Автор: [J]fandom Crows zero 2013[/J]
Бета: [J]fandom Crows zero 2013[/J]
Размер: мини, 2829 слов
Пейринг/Персонажи: Риндаман, Токио Тацукава
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Токио растревожил дух Судзурана.
Примечание: АУ по отношению к некоторым подробностям канона.
Для голосования: #. fandom Crows zero 2013 - работа “Диагноз”

текст

Корявая надпись на стене столовой сияла свежей тёмно-синей краской - Мегуми не помнил её, а это значит, что она появилась здесь вчера ночью, перечеркнула слои чужих имён, бессмысленных иностранных слов и похабных призывов. Он знал каждую трещину на стене Судзурана, помнил каждый иероглиф, но почти ежедневно ему приходилось вносить в память новые штрихи, когда кто-то менял привычную мозаику. Мегуми повидал несколько циклов этой летописи Судзурана - немного, но дольше, чем большинство Приходящих и Уходящих. Они уважали его за это и даже дали ему его собственное название - Риндаман, и оно ему нравилось больше, чем имя, полученное от матери. Имена говорили меньше, чем названия, их было тяжело связывать с лицами и голосами людей, а россыпь иероглифов на стене школы не тянула за собой чужие образы. Легко запомнить.
- «Смерть И-дза-ки», - прочёл Риндаман.
Дверь хозяйственного входа в столовую хлопнула, кто-то вышел, споткнулся о железный порог, и Риндаман отступил в тень дерева. Он умел быть незаметным, как дух.
Кто-то в одной белой рубашке без чёрного школьного пиджака сжался в комок на маленьком кусочке асфальта перед давно не работающим радиатором, чьи алюминиевые жабры были забиты плотно свалявшейся пылью. Риндаман видел достаточно драк, чтобы распознать боль в позе парня и удивиться - того ведь никто не бил. Школьник стискивал руками голову, но крови не было – и никаких следов побоев на чистой и светлой коже. Его лицо казалось знакомым, Риндаман напрягся, приготовился бороться со своей памятью, твёрдой, как гранит, в одном - и зыбкой, как песок, в другом, но имя пришло быстро – «Токио». Как название огромного шумного города с дорогами-монстрами и стеклянными небоскрёбами.
Риндаман неуверенно переступил с ноги на ногу - он знал этого судзурановца по имени, и тот корчился от какой-то внутренней, никому не видной агонии, как неисправная механическая обезьянка, сломанная вещица, а не живой человек. Риндаман знал разницу: от людей нужно защищаться, вещи нужно беречь. Но какая-то часть его, которая помнила имя, поняла, что этого парня - Токио - надо беречь.

***

Риндаман ссутулился и засунул руки в карманы старой кофты, пытаясь втиснуть своё большое тело в узкий закуток между левым крылом школы и пристройкой.
С неба лилась вода, и этот угол был единственным сухим местом на заднем дворе. Стены здания вибрировали от многоголосого гомона, выкриков, отрывистого икающего хрипа, который все называли смехом, а внутри его ждало мельтешение безголосых ртов и одинаковых глаз вдобавок к переплетению безликих голосов. Риндаман знал, что его мозг будет пытаться лихорадочно, как на осмотре, сопоставить одно с другим, пока не заломит виски, и он предпочёл быть здесь, снаружи, где лилась вода и дул ветер, зато звуки из школы казались приглушёнными и незначительными.
Неуверенные шаги смазали монотонный гул - тяжёлое хлюпание по крошащемуся асфальту у велосипедной стоянки, глухой удар чего-то большого о землю — и гул снова заполнил влажный воздух.
Риндаман бесшумно выдвинулся из своего убежища, повернул голову на звук - парень в стремительно темнеющей белой рубашке лежал в грязном проходе между двумя жестяными навесами. Он не пытался встать, даже не шевелился, скрючился в странной позе, как кукла из ваты и кожи.
Риндаман вынул руки из карманов и сделал несколько шагов вперёд. Плечи и капюшон сразу же намокли, он поколебался, думая вернуться обратно в укрытие, но взгляд зацепился за бледное расслабленное лицо. Он помнил это лицо. Мальчик-город, Токио, снова сломался.
Его укололо чувство, похожее на то, когда он смотрел на чёрные лохмотья порванной в первый же день школьной формы в мусорном баке - «Ты ведь знаешь, что мы не сможем позволить себе новую!». Нет, не совсем такое же, а чёткое и сердитое, ведь сейчас он ещё мог что-то сделать. Риндаман закатал рукава кофты до локтей, наклонился и потянул расслабленное тело за предплечье.
Лохматая голова болталась на тонкой шее, как подвявший чертополох, и длинный конец свисавшей со лба бечёвки полоскался в грязной лужице.
Некомфортное жжение где-то внутри под рёбрами не давало оставить поломанного мальчишку под дождём, Риндаман сконцентрировался, копаясь в памяти, - он вспомнил больницу в двух блоках от школы, она была больше больницы с Сенсеем и, наверное, лучше.
Сжав широкой ладонью тёплое плечо, Риндаман перехватил бессознательного парня под колени, поднял - тяжелее, чем мешок с рисом, легче, чем мешок с цементом, - и пошёл к дыре в заборе, которой пользовался только он сам. Риндаман умел приходить и уходить незаметно.

***

Мелькание рук, вопли, фонтаны мокрого песка из-под ног — пустырь перед школой пенился чёрным в финальной разборке кого-то с кем-то. Риндаман стоял под плотным ливнем, одежда безнадёжно промокла, вода проникла в дыры в ботинках и студила пальцы ног, но он всё равно вглядывался в хаос драки. Он не пытался следить за тем, какая сторона возьмёт верх, правая или левая, - имя победителя он сможет прочесть на стенах Судзурана на следующий день. Его привело сюда сдавливающее желудок беспокойство, от которого он не мог избавиться с момента, когда на пустыре две армии встали друг напротив друга.
Он ждал до самого конца побоища, пока стороны не унесли своих предводителей, и школьники, подпирая друг друга, не стали расползаться с пустыря. Риндаман ходил между теми, кто не мог подняться, всматриваясь в каждого: он искал белую рубашку, болтающуюся на лбу тесьму и лицо, которое он помнил уже почти так же твёрдо, как своё собственное имя.
Риндаман остановился возле судзурановца, сидевшего у опрокинутого металлического шкафа. Тот смотрел прямо перед собой, неловко прижимая к груди окровавленную руку, но при звуке шагов поднял взгляд.
- Тацукава... Токио, - с трудом произнёс Риндаман, - где он?
- В больнице. Операция, - судзурановец попытался сесть прямо, но его ноги скользили в грязи. - Блять, мне тоже туда светит. Только с Тацукавой неясно, выживет или нет. Чёрт!..
Парень согнулся пополам и болезненно застонал.
Беспокойство, мучившее Риндамана, схлынуло, уступив место тяжёлому чувству, которое приходило, когда ничего нельзя было сделать.
- Спасибо, - сказал он, подавая судзурановцу руку. Риндаман умел быть благодарным.

***

- Так и думал, что найду тебя здесь!
Риндаман расправил плечи и развернулся на голос. Наверное, один из первокурсников, пытающихся сделать себе имя в новой школе, явился сюда бросить ему вызов. Иногда он просто игнорировал их, иногда давал им то, зачем они пришли. Обычно хватало одного удара.
Нет, не первокурсник - Риндаман с удовлетворением изучил лицо Токио: чистый лоб, яркие глаза и растянутые в улыбке губы. Он помнил бинты на его голове, скрывавшие всё выше глаз, потом бинты пропали, и появилась бечёвка и слишком короткие волосы, но Риндаман видел, какими осторожными были его движения. Теперь волосы отросли, и Токио выглядел здоровым. Риндаману нравилось видеть его таким.
- Подумал, что тебе тут скучно одному, - Токио приблизился, не вынимая рук из карманов. Взгляд у него был точно таким же, как у тех самоуверенных глупцов, которых Риндаман отправлял в медпункт.
- Уходи, - бросил Риндаман, отвернулся и зашагал прочь. Парень обогнал его и встал на пути.
- Это что получается, для драки с тобой теперь нужно быть Такией Генджи?
- Чтобы это было дракой - да, - Риндаман был серьёзен. Обычно приятная мысль о простом и чистом удовольствии от схватки сейчас вызывала отторжение: он чувствовал, что может сломать Токио окончательно, одним движением оборвать нитку, которой врачи в больнице пришили его голову к телу.
- Отойди.
- Неужели струсил? Испугался и решил сбежать?!
Риндаман молча пошёл в другую сторону.
Неожиданный удар ногой в поясницу заставил его запнуться, и он обернулся как раз вовремя, чтобы остановить второй. За ним третий, четвёртый, пятый — он сбился со счёта. Риндаман устал блокировать бесконечные атаки, поймал обе руки противника и свёл их за его спиной, без труда удерживая запястья огромной пятернёй. Токио брыкался, пытался пнуть коленом в пах, дёргал плечами в безуспешной потуге освободиться от захвата, и Риндаман вжал его лицом в свою грудь, надавливая ладонью на затылок.
Токио что-то кричал, но ткань кофты глушила звуки, и Риндаман не мог разобрать слов. Его пленник извивался всем телом, как гусеница на паутинке, каждая мышца в движении, а в запястье под пальцами Риндамана быстро-быстро билась жилка.
Токио - Риндаману нравилось думать о нём по имени - продолжал вырываться, как будто его прижимали к раскалённому столбу.
Риндаман никогда не держал никого так близко, мать не любила прикасаться к нему, сколько он себя помнил, и ему стало жарко от этого нового ощущения.
В памяти всплыл жест - успокаивающая ласка, которую подарила ему незнакомая пожилая женщина очень-очень давно, когда он отстал от матери в супермаркете и испугался, что она никогда не вернётся за ним.
Чуть ослабив хватку на затылке Токио, Риндаман несколько раз осторожно провёл ладонью по мягким и влажным от пота волосам.
Токио напряжённо замер, и Риндаман удовлетворённо улыбнулся. Разжав хватку на запястьях, он оттолкнул его от себя, натянул на голову капюшон и молчал, пока судзурановец сыпал ругательствами.
Риндаман умел быть терпеливым.

***
Они окружили его, как стая воронов: возбуждённо каркающая, двигающаяся нервными спазмами толпа. Они сидели на ветках деревьев, свешивали ноги с крыши, некоторые оседлали забор. Если бы они хотели, они могли наброситься все вместе, но сегодня только новый лидер Судзурана обходил Риндамана по кругу, выжидая шанса для атаки.
Риндаман отвлёкся на знакомое лицо в толпе, и несколько ударов противника нашли цель. Такия Генджи стал быстрее с прошлого раза. Боль обострила чувства, всё тело загудело от нетерпеливого жжения - каждая мышца готова к атаке, каждый нерв искрит - и Риндаман оскалился в ликующей ухмылке.
Генджи кинулся на него в длинном броске, как кот, прыгающий с крыши на дерево. Риндаман не был деревом, и нападавший полетел в пыль, под ноги зрителям. Встал, отплевался и снова стал ходить кругами.
- Генджи, ты всегда недооценивал силу правильного подхода к людям, - сказал кто-то из толпы. Послышались смешки.
Риндаман скосил глаза на говорящего.
Токио.
Его внимание снова отвлеклось от противника, но тот не спешил нападать.
- Смотри, что я нашёл в медкабинете! – Токио продемонстрировал толстую серую папку.
- Что за хрень? – прорычал Генджи.
- И какого чёрта ты там рылся? – добавил невысокий парень в гавайской рубашке. Серидзава, вспомнил Риндаман. Бывший лидер Судзурана.
Риндаман глянул на Токио с досадой – ему не нравилось, что драку прервали.
- Искал, что у них есть на меня. Неважно. Оказывается, наш Терминатор - с историей! – Токио открыл папку на первой странице.
- Хаяшида Мегуми, бла-бла-бла… Где там это было… О, вот! Высокофункциональный ау… тизм. Да, аутизм. Диагноз поставлен в возрасте трёх лет, наблюдающий врач - Намэки Таканори… Ммм…
- Он, получается, что, идиот? – засмеялся кто-то с забора.
Риндаман сжал кулаки и передёрнул плечами. Он знал о своём дефекте, Сенсей говорил, что в этом нет ничего ужасного, и его случай довольно лёгкий, но всё равно не любил, когда другие узнавали. Они всегда почему-то начинали говорить медленно, нарочито простыми словами, как будто он и вправду был идиотом.
Коротышка в цветастой рубашке попытался отнять у Токио папку.
- Подожди-подожди, тут дальше самая тема. Мать, Хаяшида Сумиэ, - затяжное невротическое расстройство, наблюдалась в психдиспансере, лечилась от депрессии…
Пока он читал, Риндаман молча смотрел на него, его горло заклинило от холода, поднимающегося вверх по шее.
- А семь лет назад, дорогие друзья… - торжественно продолжил парень, - состоялся судебный процесс о лишении госпожи Хаяшида родительских прав за жестокое обращение с ребёнком.
Все шумы, весь посторонний гул будто выключили, остался только один голос, и Риндаман не верил, что этот голос звучит изо рта Токио.
- Замолчи… - прохрипел он, и сам себя не услышал.
- Суд не признал доказательств обвинения, процесс был остановлен. Хэппи энд.
«Хэппи энд», - раздавалось эхом в голове Риндамана, внезапно пустой, как колокол. Он помнил ужас, дикое звериное отчаяние от мысли, что придётся остаться одному в мире, которого он не понимал. Ещё не понимал.
Наверное, тогда что-то лопнуло в его голове от распирающего изнутри страха, потому что он был весь заляпан кровью, которая текла из его носа, – останавливалась ненадолго и снова текла, так обильно, что его не успевали умывать. А потом всё закончилось, мать взяла его за руку, измазанную красным до локтя, и увела домой. Его колени подгибались от облегчения, а глаза горели от стыда, что он испачкал мать.
Это были его воспоминания, только его, запертые от внешнего мира, даже от Сенсея.
Нет, сейчас он тоже ничего не понимал. В мире, который он знал, боль приходила от ударов, а от ударов можно было защититься. Сейчас же он ничего не мог сделать. Почти ничего. Только одна мысль носилась внутри его черепа – заткнуть эту глотку.
Без звука и предупреждения Риндаман пошёл на Токио.
- Токио, сваливай! – заорал Серидзава, преградив ему дорогу.
Риндаман схватил его за отвороты гавайской рубашки, поднял, слыша, как отрываются пуговицы, и без жалости ударил лбом по носу. Хрустнула кость, толпа отхлынула от них, он швырнул Серидзаву куда-то в сторону и снова ринулся к Токио, который стоял посреди вакуума с проклятой папкой в руке.
Черноволосый парень бросился наперерез и пинком оттолкнул Токио от надвигающегося Риндамана.
- Вали, придурок!!! – успел выкрикнуть он до того, как кулак Риндамана впечатался ему в рёбра.
- Токаджи! – воскликнули двое с одним лицом почти в унисон.
Токио наконец сорвался с места, позабыв про папку.
Риндаман не стал его преследовать. Он просто поднял папку и зачем-то пнул лежавшего на земле черноволосого.
Ему удалось заткнуть ту глотку, его история, распечатанная на пятидесяти листах, была вне досягаемости врагов.
Он опустил кулаки, развернулся и пошёл прочь по туннелю из расступающихся судзурановцев. Риндаман умел быть устрашающим.
***

Токио остановился, только когда понял, что за ним никто не гонится. Адреналин схлынул, но сердце всё ещё билось где-то в горле, мешая дышать. Даже не убедившись, что Риндамана нет поблизости, он повернул назад, на стоянку, к своим.
Его всё ещё трясло, он по-настоящему испугался, похолодел, как мышь перед лисой, увидев надвигающуюся громаду в мешковатой поношенной одежде.
Он ведь даже не верил, что его план сработает. Чёрт, да он вообще не собирался вмешиваться! Просто захватил папку с собой, хотел позже подколоть Генджи, что у «малышки», за которой тот так усердно волочится, тараканы размером со слона.
Или нет.
Токио вспомнил собственные вспотевшие ладони, суетливое нетерпение, с которым вырывал и жёг зажигалкой страницы из своего «досье», касающиеся болезни, и тёмное радостное возбуждение, когда обнаружил в ящике папку ещё толще своей. Он ведь вышел из больницы победителем, но все продолжали носиться с ним, как с хрустальным. Инвалид, калека, увечный слабак - слышалось ему отовсюду. В отчаянии он искал нейтральную равнодушную силу, чтобы пойти против неё и доказать хотя бы себе, что его ещё рано списывать в утиль. Но и Риндаман, эта безотказная машина по переламыванию костей, забраковал его даже в качестве боксёрской груши.
Злой и весёлый, Токио смотрел на финальную битву за вершину Судзурана, дерзкий до безрассудства среди других воронов. Он вошёл в раж, вытряхивая на свет чужое несчастье, и не мог остановиться, словно нёсся с гиканием вниз по горе.
Риндаман пошёл на него с явным намерением покалечить, прямо и неотвратимо, - как болезнь или естественная смерть, и у Токио было чувство, будто его выдернули из-под колёс поезда в самую последнюю секунду. Только глаза Риндамана в тот момент показались ему слишком человеческими для несущегося по рельсам металлического монстра. А выглядевшая такой удачной идея с разоблачением теперь казалась самой дерьмовой в жизни. Гнилой выродок, просочившийся из щелей в его треснувшем черепе, а не идея. Может, она родилась в том же закоулке мозга, где после драки с Хосеном изредка тлела боль, как от лопнувшего шарика с кислотой.
Нет, теперь он был здоров, он победил болезнь на операционном столе, и она ушла, сгинула окончательно.
Холодный пот выступил на лбу Токио, он замотал головой в яростном отрицании.

- Ты, сука, последние мозги растерял?! - Токио вздрогнул от злого окрика Генджи, моргнул и осмотрел опустевшую стоянку для велосипедов. Ноги сами принесли его сюда.
Серидзава сидел на земле, запрокинув голову и опираясь на колено Цуцумото. Его руки дёргались к лицу, где Шоджи осторожно прижимал окровавленный платок. Другой рукой Цуцумото бережно поддерживал затылок Тамао и мягко уговаривал его не трогать пока, а просто дышать через рот. Двое никак не отреагировали на его появление.
Токаджи дышал часто и неглубоко, держался за бок и морщился от боли. Заметив Тацукаву, он отвёл взгляд.
Генджи подошёл вплотную к Токио и сгрёб его за ворот рубашки.
- Если б ты и так не был калекой, я бы тебе все кости переломал! - прошипел он в бешенстве и сильно встряхнул генерала Серидзавы, аж зубы клацнули. - С-сука!..
Лидер Судзурана разжал пальцы, и Токио пошатнулся на внезапно ставших ватными ногах. Он смотрел, как удаляется Генджи, потом снова глянул на друзей. Внутренности свернуло в плотный пульсирующий холодом клубок, в горле жгло, словно он проглотил горящую сигарету, Токио закрыл лицо руками, а потом сорвал тесьму со лба и швырнул её себе под ноги.
- Чёрт!.. - заорал он срывающимся голосом. - Чёрт, чёрт, чёрт!!!

***

- Хаяшида-кун, - звучание собственного имени было непривычным, и Риндаман не сразу понял, что обращаются к нему. Он поднял голову и посмотрел на учителя.
- Сможешь ли ты сказать нам, какая самая большая префектура в Японии?
«Хоккайдо», - подумал Риндаман. Речь давалась ему тяжело, когда его спрашивали на уроках, словно язык отказывался слушаться, поэтому он предпочитал молчать.
Учитель нетерпеливо покачал головой.
- Хорошо, может, ты знаешь, в какой префектуре мы живём?
Риндаман недоумённо уставился на преподавателя, не понимая, зачем тот задаёт очевидные вопросы.
- Ладно, начнём с простого: как насчёт столицы Японии? Её-то ты можешь назвать?
Риндаман помнил тесьму вокруг лба, башню из железных костей, смог и лес небоскрёбов посреди серого моря жилых кварталов.
Он напрягся, озадаченно свёл брови и попытался сконцентрироваться. Он должен был это знать. Когда-то очевидное, имя ускользало от него. Не имя, название, которое слилось с именем и теперь потерялось где-то в рыхлом песке его памяти.
Риндаман сдался.
Он забыл.

@темы: фанфики, Crows Zero

---

Не могуууу)))

SanTaku poison amberka92

NPj, ну вот что ты делаешь с воображением?)))
черт меня дернул полазить в дебрях...

Очень Добрый Фей, по эмоциям не слабее сна) выздоравливай)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра